Ирина ОДОЕВЦЕВА (1895-1990)
ПОСВЯЩЕНИЯ И ДРУГИЕ СТИХИ
Подборка составлена Софьей Иваницкой*
и Александром Радашкевичем (Париж)
Софья Иваницкая, Ирина Одоевцева и
Александр Радашкевич. Фото Эдит Люнес.
Март, 1985 г.
НИКОЛАЮ ГУМИЛЕВУ
Вьется вихрем вдохновенье
По груди моей и по рукам,
По лицу, по волосам,
По цветущим рифмами строкам.
Я исчезла. Я – стихотворенье,
Посвященное Вам.
1919
* * *
Мы прочли о смерти его,
Плакали громко другие.
Не сказала я ничего,
И глаза мои были сухие.
А ночью пришёл он во сне
Из гроба и мира иного ко мне,
В чёрном старом своём пиджаке,
С белой книгой в тонкой руке.
И сказал мне: «Плакать не надо,
Хорошо, что не плакали вы.
В синем раю такая прохлада,
И воздух тихий такой,
И деревья шумят надо мной,
Как деревья Летнего сада».
1921
ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ
* * *
Но была ли на самом деле
Эта встреча в Летнем саду
В понедельник, на Вербной неделе,
В девятьсот двадцать первом году?
Я пришла не в четверть второго,
Как условлено было, а в пять.
Он с улыбкой сказал: – Гумилёва
Вы бы вряд ли заставили ждать.
Я смутилась. Он поднял высоко,
Чуть прищурившись, левую бровь.
И ни жалобы, ни упрёка.
Я подумала: это любовь.
Я сказала: – Я страшно жалею,
Но я раньше прийти не могла.
Мне почудилось вдруг – на аллею
Муза с цоколя плавно сошла.
И бела, холодна и прекрасна,
Величаво прошла мимо нас,
И всё стало до странности ясно
В этот незабываемый час.
Мы о будущем не говорили,
Мы зашли в Казанский собор
И потом в эстетическом стиле
Мы болтали забавный вздор.
А весна расцветала и пела,
И теряли значенья слова,
И так трогательно зеленела
Меж торцов на Невском трава.
* * *
Летят на юг соловьи
Дорогой певучей и дальней.
Улыбаются губы твои,
Но сердце мое печально.
Откуда печаль моя,
Хотя бы лишь на мгновенье?
Ведь мне улыбка твоя –
Как соловьиное пенье.
1922
* * *
Я поэт и вдова поэта.
Это очень важно. За это
Мне, наверно, простятся грехи
И за то, что пишу я стихи,
Те, что сводят людей с ума,
Как с ума я схожу сама,
Я – поэт и вдова поэта –
Беззаконнейшая комета,
У которой в поющей крови
Мало шариков красных, но много любви,
А свободы хоть отбавляй.
Мой читатель, мой почитатель,
Друг неверный, прощай, прощай!
Да, прощай, а не до свиданья.
Что мне слава и что почитанья,
Что мне Англия или Китай?
Я слагаю в стихи слова
Так, что кругом идет голова,
Как волчок,
И, кружась меж рифмованных строк,
Поднимаясь все выше и выше,
Вот пробив головой потолок,
Разбросав черепицы крыши,
Превращаюсь я вдруг в сиянье,
В крылья ласточки, в Древо познанья
Мирового добра и зла,
В длинноухую тень осла.
1972
* * *
В рассветный час метаморфоз
Шиповник, что здесь ночью рос,
Орлицей в тучи улетел,
И лепестки ширазских роз –
Душистой прелести предел –
Как рифмы, падают попарно
На волны озера Локарно,
Вернее, на Лаго Маджоре,
Вдруг превратившееся в море.
А я – не знаю я иль ты? –
С междупланетной высоты,
Волнуясь, мучась и любя,
Твоими жадными глазами
Гляжу, прищурясь, на себя,
Как на портрет в зеркальной раме.
1968
* * *
Я не могу простить себе –
Хотя другим я все простила –
Что в гибельной твоей судьбе
Я ничего не изменила,
Ничем тебе не помогла,
От смерти не уберегла.
Все, что твоя душа просила,
Все то, что здесь она любила…
Я не сумела. Не смогла.
Как мало на земле тепла,
Как много холода – и зла!
Мне умирать, как будто, рано,
Хотя и жить не для чего.
Не для чего. Не для кого.
Вокруг – безбрежность океана
Отчаяния моего –
Отчаяния торжество.
И слезы – не вода и соль,
А вдовьи слезы – кровь и боль.
Мне очень страшно быть одной,
Еще страшнее быть с другими –
В круговращенье чепухи –
Страшнее. И невыносимей.
В прозрачной тишине ночной
Звенят чуть слышно те стихи,
Что ты пред смертью диктовал.
Отчаянья девятый вал.
Тьма.
И в беспамятство провал.
* * *
Последнее траурное новоселье.
Мне хочется музыки, света, тепла,
И чтоб отражали кругом зеркала
Чужое веселье.
И в вазе хрустальной надежда цвела
Бессмертною розой, как прежде.
Смешно о веселье.
Грешно о надежде.
В холодной, пустой, богадельческой келье
Сварливая, старческая тишина
И нет ни покоя, ни сна,
И тянет тоскою из щелей окна,
Из сада, где дождь и промозглая слякоть.
Не надо, не надо!
Прошу вас не плакать.
ЮРИЮ ТЕРАПИАНО
* * *
Тень пространства, времени тень,
День сегодняшний, день вчерашний,
Ну, конечно, и завтрашний день…
Я живу в поднебесьи, на башне,
Неуютно и тесно живу
Не во сне, а впрямь, наяву,
Как во чреве кита Иона,
Без комфорта и телефона,
Так, как жили во время оно,
А не в атомные года.
Прилетает ко мне иногда
Ведьма с Брокена для развлеченья,
Чтоб со мною писать стихи,
От безудержного вдохновенья
Превращать их в лесные мхи,
В мухоморы и лопухи,
В отголоски райского пенья –
Те, что в памяти прозвучат
У моих нерожденных внучат,
Как надежда и как утешенье.
Из сборника «Двор чудес» (1922)
* * *
Всегда всему я здесь была чужою –
Уж вечность без меня жила земля,
Народы гибли, и цвели поля,
Построили и разорили Трою.
И жизнь мою мне не за что любить,
Но мне милы ребяческие бредни –
О, если б можно было вечно жить,
Родиться первой, умереть последней:
Сродниться с этим миром навсегда
И вместе с ним исчезнуть без следа!
* * *
Окрепли паруса. Отрадно кораблю
Плыть к золотому краю.
Но для чего мне плыть, когда я так люблю,
Люблю и умираю?
– Нет, чувства этого любовью не зови,
Ещё лукавить рано.
Ещё живёт рассказ о смерти и любви
Изольды и Тристана.
1922
* * *
Сияет дорога райская,
Сияет прозрачный сад,
Гуляют святые угодники,
На пышные розы глядят.
Идет Иван Иванович
В люстриновом пиджаке,
С ним рядом Марья Филиповна
С французской книжкой в руке.
Прищурясь на солнце райское
С улыбкой она говорит:
– Ты помнишь, у нас в Кургановке
Такой-же прелестный вид,
И пахнет совсем по нашему
Черемухой и травой…
Сорвав золотое яблоко,
Кивает он головой:
Совсем как у нас на хуторе,
И яблок какой урожай.
Подумай – в Бога не верили,
А вот и попали в рай!
Из сборника «Контрапункт» (1951)
* * *
По набережной ночью мы идем.
Как хорошо – идем, молчим вдвоем.
И видим Сену, дерево, собор
И облака…
А этот разговор
На завтра мы отложим, на потом,
На после-завтра…
На когда умрем.
* * *
К луне протягивая руки,
Она стояла у окна.
Зелёным купоросом скуки
Светила ей в лицо луна.
Осенний ветер выл и лаял
В самоубийственной тоске,
И как мороженное таял
Измены вкус на языке.
1950
* * *
В этот вечер парижский, взволнованно-синий,
Чтобы встречи дождаться и время убить,
От витрины к витрине, в большом магазине
Помодней, подешевле, получше купить.
С неудачной любовью... Другой не бывает –
У красивых, жестоких и праздных, как ты.
В зеркалах электрический свет расцветает
Фантастически-нежно, как ночью цветы.
И зачем накупаешь ты шарфы и шляпки,
Кружева и перчатки? Конечно, тебе
Не помогут ничем эти модные тряпки
В гениально-бессмысленной женской судьбе.
– В этом мире любила ли что-нибудь ты?..
– Ты должно быть смеешься! Конечно любила.
– Что? – Постой. Дай подумать! Духи, и цветы,
И еще зеркала... Остальное забыла.
* * *
Далеко за арктическим кругом,
Распластав поудобней хвосты,
Рассуждали тюлени друг с другом,
Называя друг друга на ты.
Согласились разумно тюлени:
Жизнь спокойна, сытна, весела
И полна восхитительной лени,
Много холода, мало тепла,
Ни надежд, ни пустых сожалений.
Жизнь от века такою была…
А про ландыши, вешнее таянье,
Исступленное счастье, отчаянье
Сумасшедшая чайка врала,
Перед тем, как на льду умерла.
1950
Из сборника «Стихи, написанные во время болезни» (1961)
В окнах светится крест аптеки,
Цвет зеленый – надежды цвет,
Мой пушистый зеленый плед.
Закрываю, как ставни, веки.
Может быть, это счастье навеки,
А совсем не жар и не бред.
Разбиваются чайки о сности,
Разбиваются лодки о льды,
Разбиваются души о счастье,
Как бы ни были души горды.
Расцветают крестами сады,
Далеко до зеленой звезды...
Как мне душно. Дайте воды.
Из сборинка «Десять лет» (1961)
* * *
Ты видишь, как я весело живу
У горлинкой воркующего моря,
Как весело.
О будущем не споря.
Чужие сны я вижу наяву,
Посыпанные едкой солью горя
Чужого, чуждого.
Чудовищны – чужбины,
Эгоцентричные вращения турбины
Пустых сердец,
Сиянье раковин, узоры тины,
Лучистых облаков ликующий венец
И горизонт с афишею рубинной:
Закат. Конец.
В сомнамбулической, подветренной тоске
Тоска. (А может быть, вернее, скука.)
Танцует босоножкой на песке
Пеннорожденная разлучница-разлука,
И кораблекрушения волна
Выносит заумь гибели со дна.
Беда-водоворот. Беда-победа.
За мраморным плечом обломано крыло
Чужого бреда.
Да, как назло
Тебе не повезло.
И все-таки не надо плакать, Леда.
О чем печалиться? О чем, о чем
Под леопардовой расцветкой пледа?
Взгляни – звездой обманной у воды
Блестит кусок слюды –
Звезда песочная, звезда воспоминаний,
Семирамидины сады,
Пласты слезо-серебряной руды
Страданий.
Ложится время дуновеньем пыли
На праздничные льды
Заморской были.
Ну, кто же спорит! Жили-были,
То тускловато, то светло,
На свадьбах пировали, ели-пили
И по усам текло.
Но кончилось. Прошло, прошло,
Забвением роскошно поросло.
Все корабли отчалили, отплыли
К пределам огнедышащей земли,
На дно отчаянья навеки отошли.
О, нежностью сводящая с ума
Мимозоструйная весна-зима!
Со дна всплывает лунная ундина
В соленый хрупкий лед девической любви.
– Не прикасайся к сердцу. Не зови
Сомнений песней лебединой.
В самоубийственной крови
Чужих страстей, чужого сна,
Не слушая, не понимая
Чужого маятника маяния,
Я чутко сплю, не достигая
Двойного дна
Отчаяния.
НОЧЬ В ВАГОНЕ
У окна качается пальто,
Как повешенный.
Не о том. Совсем не то.
Вместо имени – местоимение.
Он. Оно. Растерянность, смятение
С болью-солью смешаны.
Дребезжанье, лязг и треск.
За окном рога оленьи,
Между рог оленьих крест
Светится торжественно-неярко,
Как ляпис-лазурная лампадка.
До чего вагонно гадко,
До чего вагонно жарко.
Не забыть – в Вероне пересадка.
На одной руке перчатка,
А другая где?
Потеряна.
Все вперед бессмысленно-расчислено,
По квадратикам размерено.
Прямо под откос –
К беде.
Не уснуть бы, не проспать,
Ведь в Вероне…
Треск колес
И вот опять
Крест мелькает на лесной опушке.
Надоедливый вопрос:
Есть ли у кукушки ушки,
Больно ль ей на каменной подушке
В перегаре папирос?
А вороне?
Надо помнить, что в Вероне
Пересадка. Затекли колени.
Лязг и звон.
Прыжок олений
Под ритмический уклон
В железнодорожный сон.
Если бы суметь спасти
И другого и себя,
Если бы суметь уйти,
Не волнуясь, не любя,
Без предчувствий, без воспоминаний,
Как идут на первое свиданье
В празднично расцветший сад.
Лунный луч завила повилика,
В лунатичности серебряного блика
Воскресает призрачно и дико
Прошлое на новый лад.
– Не оглядывайся, Эвридика,
На тобой пройденный ад.
Не оглядывайся. Не огляд…
Провались поглубже, Эвридика,
В белый беспредметный сон,
В звон, скользящий под уклон.
Ты проснешься впотьмах,
Ты проснешься в слезах,
Ты проснешься в тоске
С красной розой в руке,
На железнодорожном диване –
Ни надежд, ни воспоминаний,
Ни прощально-приветных огней.
Лай собак, бегущих за оленем,
Все заливчатее, все нежней,
Все волшебней в воздухе весеннем
Все прозрачнее, все розовей,
Словно трелями исходит соловей
Или фавн играет на свирели,
Нет, на флейте.
И летят часы, летят недели
Молньеносио, как с горы летели
Сани
В русский лунно-голубой сугроб…
… Это там. А это тут
На заумно-умном плане,
На воздушном океане.
Херувимы, лейте, лейте,
Исполняйте светлый труд,
Лейте ужас с райских облаков
В розами завитый гроб.
Лейте, проливайте мимо,
Лейте, лейте, херувимы,
Как на розы Хиросимы
Райский ужас между слов.
* * *
М. Крузенштерн
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чем бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде.
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять,
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой придти опять,
Хотя и нет ни у себя, ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг веселый и живой.
* * *
Я не могу простить себе –
Хотя другим я все простила –
Что в гибельной твоей судьбе
Я ничего не изменила,
Ничем тебе не помогла,
От смерти не уберегла.
Все, что твоя душа просила,
Все то, что здесь она любила…
Я не сумела. Не смогла.
Как мало на земле тепла,
Как много холода – и зла!
Мне умирать, как будто, рано,
Хотя и жить не для чего.
Не для чего. Не для кого.
Вокруг – безбрежность океана
Отчаяния моего –
Отчаяния торжество.
И слезы – не вода и соль,
А вдовьи слезы – кровь и боль.
Мне очень страшно быть одной,
Еще страшнее быть с другими –
В круговращенье чепухи –
Страшнее. И невыносимей.
В прозрачной тишине ночной
Звенят чуть слышно те стихи,
Что ты пред смертью диктовал.
Отчаянья девятый вал.
Тьма.
И в беспамятство провал.
Из сборника «Одиночество»
* * *
Как ты любила зеркала
Любовью непонятной с детства,
Ты в руки зеркало брала,
Не зная, как в него глядеться.
Полуоткрыв от страха рот,
Над зеркалом ты наклонялась
И, как Нарцисс над гладью вод,
Вдруг восхищенно улыбалась.
Еще не зная, что себя,
Свое ты видишь отраженье,
Уже восторженно любя
Души земное воплощенье.
*См. беседу с Софьей Иваницкой (2016):
http://radashkevich.info/publicistika/publicistika_309.html
Ирина Одоевцева и Александр Радашкевич. Март, 1985 г.
.jpg)
|
