Остров-cайт Александра Радашкевича / Новое стихотворение

Новое стихотворение



ОКОННОЕ КИНО

 

 

Две курочки клюющие и важный петушок, забор с подсолнухом,

щетинистое солнышко и тюлевые облачка, проеденные молью. Уж

тридцать пегих зим и пенных лет не меньше меня разглядывает вчуже

забытое окно напротив в ущельном переулке Куртуа, ведя годам отсчёт

обратный и забывая про себя. Когда-то мелькнули там две итальянки,

слушая нечто мандалинно-лагунное, но больше никого и никогда.

Оно глядело отрешённо и в моё седьмое небо, и в гудящие тартарары,

когда ко мне непрошено впадали те златокудрые ангелы, как и демоны

те сизогубые, и не мигало на все мои крылатые отъезды и возвраты

извечного круга. А человечества безмолвное кино читается с подоблачной

мансарды, как срез поминных пирогов, меняя в сотах лица на мятые тела,

но слева от оного окна всегда ютилась юркая старушка, что днями спит

за портьерой замшелого цвета, а ночью теплит млечный огонёк, поминая

себя и угрюмого мужа, что затяжно курил, облокотившись на узорную

решётку и отпуская к звёздам дым, когда я был прозрачней и моложе.

Под ней давно девица, что валяется днями с дебильником в руках, встаю

я иль ложусь, одна иль с редким мужиком, из-под которого пялится

прямо в глаза опрокинутым каменным взглядом тех баб исполинских,

что на острове Пасхи глазеют в первонебеса. А под крышей молодчик

спортивного вида, живущий с распахнутым окном средь леса стиранных

футболок, которые любовно примеряет, вертясь часами перед зеркалом

незримым. Дня три назад, возможно, в наказанье, он вывесил наружу все

свои пальто и цветасто-пушистые куртки, что в ужасе сцепились рукавами,

болтаясь на ветрах на пятом этаже, пока он рыскал в поисках неведомой

одёжки, какой не видел свет. А справа китаянка хунвейбинского склада,

что затемно уходит на работу, а вечерами пилит своих куклоликих чад

какими-то утиными словами. Двумя этажами ниже, в жару, раскурчавый,

как Пушкин, мулатик, занимается этим на подоконнике, ища глазами

наблюдателя и вещая кому-то в трубку: «Я Энцо, мне двенадцать лет…

На каникулах из Гваделупы». Потом из этого окна глядят уже жандармы,

разбираясь с его шоколадной мамашей, отвлечённо разводящей руками

в ответ. Под ним затейник из дискотеки с горой разложенных пластинок,

всегда один, в наушниках, за плотной шторой средь миганья недоброго

света. Порой в одну из этих рам наваливает молодёжь на выходные и врубает

свой адский бум-бум, задёргивает занавески и, набесясь, накурившись и на-

не знаю что, вываливает в полдень с потусторонними глазами, бросив

в подъезде мешок с бутылями и ломтями недожранной пиццы. Старушки

каркающий кашель, засвеченные кадры судеб и тюлевая заводь ничейного

окна, так крутится в глазастой пустоте повторное кино уж тридцать

с лишком лет до ряби стёртого конца, когда смолкает хор и тают скрипки

за пыльным бархатом смыкаемой завесы, а курочки чего-то всё клюют

на солнышке колючем, не тают нитяные облачка, не валится тупой забор

с лопастыми цветами и рдеет ладный петушок под лучом незакатного света.

 

 

 

 

 

 

 

 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)