ПОРТУГАЛЬСКИЙ ТРИПТИХ
I. ОКТЯБРЬ
В ноздреватых утёсов циклопический лад над
пологой волной океана, который из опаски тут
именуют морем, и в скалы-корабли, плывущие
недвижно из веков, которые мы бережно отжили,
в лепные соты троглодитов и в гроты млечного
свеченья, где ждёт ничейная звезда, в купальню
хладной королевы чешуйчатых сирен, бредя
по клинописи чаячьих следов, глотая пиниевый
воздух, как бирюзовое вино, легло вернуться
мне, как в сон необратимый, что ангел осени
вихрастый летучими перстами нагадал.
II. ГРОТЫ АЛГАРВИ
Тот валкий катерок во взъерошенных хлябях,
цепляющийся крепко за бренную волну, тех гротов
гомерических взмывающие своды с проломами
в нечаемое небо, та маленькая чеховская женщина
на костылях, с давным-давно утраченной собачкой,
которую вывернуло наизнанку и которая видала
всё в гробу сквозь замутневшие очки, тот кормчий
с несказанною улыбкой краёв обетованных, который
понимал, что больше никуда и никогда уже на свете
нам не надо, и Генрих Мореплаватель, тот принц,
на чьих ладонях августейших воздуты расписные
паруса, чей взор вовек упёрт в незнаемые дали, тот
я, что с лёту угодил в себя, как в суженую просинь,
и в то, о чём гогочут чайки и знают только облака.
III. НА МЫСЕ СВЯТОГО ВИКАРИЯ
Мыс конца небывалого света, где обитают
жители края да боги и где садится солнце за
стёртый горизонт, где низкая стена свинцовых
облаков, за которой простёрлось ничто и откуда
налегает немолчный ветер, бьющий о грудь
серафимским крылом. Сюда не доходят седыми
холмами ни пинии, ни пальмы, ни обелиски
кипарисов, ни гравюрные араукарии. К этим
утёсам и скальным резцам в изумрудной лазури
во время оно прибило лодку с нетленным телом
небесного патрона всех бороздящих земные моря,
тут, на краю надмирного обрыва, ещё полощет
соломенная шляпка свои полосатые ленты, слетев
с садовой головы, отсюда ты навек впадаешь
в радужную волю, влетаешь в ослепительные дали,
ложишься в перламутровую гладь, чтоб не осталось
в помине по нас даже порожней ракушки.
