Остров-cайт Александра Радашкевича / Стихи моих друзей / Тариэл ЦХВАРАДЗЕ

Стихи моих друзей

Тариэл ЦХВАРАДЗЕ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«ВСЕ РАДУЕТ МЕНЯ В ПОДЛУННОМ МИРЕ…»

 

Авторская подборка (2017 г.)

 

 

* * *

 

Луна касалась Зедазени,

перед дождём метался стриж,

кресты с церквей бросали тени

на черепицу старых крыш.

Вдали угадывался Джвари,

под ним, как прежде, две реки –

Арагви слева, справа Мтквари,

в саду мерцали светляки.

Играл янтарным цветом виски,

искрилось красное вино,

висело небо очень низко

и звёзды сыпались в окно.

Шаги – из ночи вышли двое,

как призраки, возникли вдруг,

и не хватало только воя,

чтобы почувствовать испуг.

Один держал поднос хинкали,

другой нёс блюдо с шашлыком.

Не отвертеться от реалий –

мы под грузинским колпаком!

Застолье расслабляет быстро

поэтов, жуликов, врачей,

и вот уже шансон со свистом,

бессмысленность пустых речей.

О вере в Бога, „бедах“ геев,

о хитрых происках Кремля,

о всемогуществе евреев,

о том, что суки у руля.

И так полночи – пили, ели,

но разве в этом жизни суть,

и мы к стене Светицховели

решили всё-таки рвануть!

Сверкал колосс в лучах подсветки,

но только портило сюжет,

то, что на фреске Колька – Светке

оставил пламенный привет.

Луна ушла, и утро Мцхету

залило солнечным теплом.

Хирург, политик, два поэта

похмелье правили вином.

 

 

* * *

 

Я буду пить до поздней ночи водку

в каком-то второсортном кабаке

и под конец, сорвав с души обёртку –

пущу её по залу налегке.

От столика до столика нагая

пойдёт она, не брезгуя ничем,

в беспамятстве наивно полагая,

что так вот и уходят от проблем.

А ты сейчас свой миллионный крестик

наносишь, вышивая мне Христа...

Налейте-ка на посошок грамм двести –

я не держу Великого поста.

 

 

* * *

 

Всё этой ночью было из стекла,

аэропорт, отель и даже лица

и чача из бутылочки текла

и согревала в холод, как Жар-птица.

Хотел, чтоб окна выходили в сад,

а не к перрону метрополитена,

колёсный стук, вибрировал фасад

и ослепляли лампы галогена.

Нет, не тиха украинская ночь

и Днепр не чуден при любой погоде,

джин лампы, напрягись и обесточь

метро и освещенье в переходе.

Усну на час, и тут приснится сон,

как панночка стучится гробом в темя,

отель «Турист» пронзит мой дикий стон

и остановится на полседьмого время.

И подскочу, и лифтом быстро вниз

спущусь к буфету, выпить чашку кофе

и усмехнётся криво Дионис,

скрестив колени на хрустальном штофе.

 

 

* * *

 

Остыла чашечка, и кофе

уже не тот имеет вкус,

вино не то в хрустальном штофе,

и горьковат вишнёвый мусс.

В ногах две милые собаки,

но, к сожаленью – цвета беж.

Американские дензнаки –

на случай бегства за рубеж.

Автомобиль от „Митсубиси“ –

мечтаю о „Порше Каен“,

живот большой, затылок лысый,

невнятный цвет квартирных стен.

Жена, похожая на Синди,

а не на душечку Джоли.

Зачем-то изучаю хинди

и сюрреальный мир Дали.

Из крайности бросаясь в крайность,

в смешных иллюзиях паря,

пойму, наверное, под старость,

что суетился, в общем, зря...

Оставлю недопитым кофе,

и, с грустью бросив взгляд окрест,

начну подъём к своей Голгофе,

взвалив на плечи только крест.

 

 

* * *

 

Гремел салют, рвалась струна,

а загулявшая отчизна

не понимала с бодуна

сегодня праздник или тризна.

Наутро сразу не поймёшь,

смеяться или горько плакать

и в хашной вместо правды ложь

она с похмелья будет хавать.

Съев хаши с тёртым чесноком

и вмазав виноградной чачи,

с досады грохнет кулаком

и бросит десять лар без сдачи.

Бывали хуже времена –

ты в лихолетье не капризна,

вот бочка красного вина –

гуляй наивная отчизна.

 

 

* * *

 

В предчувствии глобальной заварушки

в две тысячи семнадцатом году,

я украду прицел от главной пушки

и закопаю у себя в саду.

В таком, где мандарины и инжиры,

где соловьи поют и никогда

людей не строят строго по ранжиру

колонной, направляя никуда.

Военачальники возьмут лопаты, кирки,

миноискатели т.д. т.п.,

вскопают сад, сотрут до дыр ботинки

и не найдя, объявят о ЧП.

Допрос их будет строгим однозначно,

я не раскрою маленький секрет,

пусть будут бить и материться смачно,

но «Миру – мир», вот мой приоритет.

С улыбкой на лице такой смиренной

от Моны Лизы, Кришны и Христа,

останусь в памяти у всей вселенной

за тот прицел, зарытый у куста.

 

 

* * *

 

Всё радует меня в подлунном мире,

и водки вкус, и без неё тоска,

и то, что дважды два всегда – четыре,

и родинка любимой у виска.

Я персонаж по городу известный,

меня на понт так просто не возьмёшь

и даже Лёва – «положенец» местный,

ко мне без стука не бывает вхож.

Везёт по жизни – хоть возьми, да тресни

из зависти ко мне, но только, друг –

не приведи Господь на «Красной Пресне»

в пресс-хате оказаться как-то вдруг.

На фоне том, трагедии Шекспира

покажутся смешными, и тогда,

поверь бродяге, недостатки мира

забудешь без особого труда.

Ну, как-то так… Попытка между делом,

колоду карт раскинуть по мастям.

Так на доске писать нас учат мелом,

а может, ну его, учителей к чертям?

 

 

* * *

 

Индевеют в тумане деревья,

под снегами не дышат поля

и к чертям на кулички с похмелья

подорваться зовёт колея.

Эх! На тройке б рвануть с бубенцами

в белоснежную, чистую даль,

где у печки в избе с изразцами

вяжет женщина мягкую шаль.

На столе борщ и штоф самогона,

половица тихонько скрипит,

и хозяйка с улыбкой мадонны

затопить тут же баньку велит.

После пара застелет постели,

на резную уложит кровать

и под звуки далёкой метели

будет гостя всю ночь целовать.

 

 

* * *

 

Когда Господь в невиданные дали

торжественно однажды призовёт –

уйди спокойно, тихо, без печали

за свой последний в жизни поворот.

И там, в пространстве безупречно белом,

сияющим в лучах иных светил,

ты вдруг поймёшь случайно, между делом,

что до сих пор, как будто и не жил.

 

 

* * *

 

Смотрю в немытое окно

на старый двор, где в домино

играют сутки напролёт

из года в год.

Куда пригнал свой «Мерседес»

за двадцать штук дворовый Крез,

из Амстердама через Кёльн.

На белый клён

взобрались местные коты

ночной чёрнее темноты.

Соседка в тазике своё,

несёт развешивать бельё

и через весь квадратный двор

сплетут немыслимый узор –

бюстгальтера, носки, трусы,

штаны из выцветшей джинсы

и крик капризный малыша,

такой, что звон стоит в ушах,

а дворник, что с похмелья злой

по нервам шаркает метлой.

Уже давно

не мыто пыльное окно,

сегодня надо бы помыть

и дальше жить.

 

 

* * *

                           Александру Радашкевичу

 

Светлейшество сейчас живёт в Париже,

а по-другому Сашу не назвать,

ниспосланы ему, как видно свыше –

блестящий ум и княжеская стать.

И даже я мужлан и выпивоха,

с ним посетив однажды Льежский бар,

стал понимать, что материться – плохо,

и начал корректировать «базар».

Ах! Эти запредельные верлибры

как тонким шёлком вытканная ткань,

как женщины манящие изгибы,

как африканского алмаза грань.

Естественно, что ты живёшь в Париже,

вдали от бездуховной гопоты,

ты долго шёл, мой друг, и всё же вышел

на пик ей недоступной высоты.

Наполним же вином свои бокалы

и по-гусарски лихо, вздёрнув бровь,

чтобы в гробах заёрзали вандалы,

их осушим за голубую кровь!

 

 

 

 


Юрий Кобрин, Тариэл Цхварадзе и Александр Радашкевич. "Эмигрантская лира - 2015", Брюссель.

 

 


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)