Вальдемар ВЕБЕР
ОБЛАКА, ПЛЫВУЩИЕ К МЁРТВЫМ
* * *
Я, беспомощный, жалкий,
неуверенный в завтрашнем дне,
разговаривающий во сне,
жизнь дарю человеку,
дарю ему лес и реку,
землю дарю, калеку...
Вот он крохотный, тихо спит
и пока меня не корит.
Если он просыпается,
он мне, глупенький, улыбается.
А в окне всё сороки да галки,
да сугробы, да ёлки-палки...
1979
ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР В ЛЕСУ
Средь стволов золотистых
на опушке замшелой
ни души.
Кроны словно шмели отшумели.
Тишь такая стоит –
не дыши.
Напоённая чаша дня.
Неподвижности сладкая пытка.
Озерцо отражает меня,
словно леса
зрачок любопытный.
Нити сумерек синей пряжей
оплетают пути-дорожки.
Тишь такая,
что слышен даже
чашек звон из лесной сторожки.
1971
* * *
Весь июль я живу в ожиданьи,
как средь душного города сад.
Твои письма приходят дождями
и во мне, как в листве, шелестят.
1970
ДОЧКЕ
О как простодушна твоя нагота
пред пастью рычащей стихии!
Тебя не страшит ни волны высота,
ни ветра налёты лихие.
Огромное небо, вода и гранит.
Косички упрямый рогалик.
Лучом пронзено, твое тельце горит,
прозрачное, словно хрусталик.
И чайки в волненьи горланят с утра,
и бухточка, будто подкова.
Когда бы я мог перед Богом Добра
замолвить хоть слово, хоть слово!
1976
СВЯТОЕ МЕСТО
Здесь был город,
была страна,
был дом,
был сад,
был отцом посаженный тополь.
Здесь стол мой стоял
и моя кровать...
Только ветер один
бродит по месту пустому,
запах золы вдыхает,
старается угадать
очертания предметов,
форму былого существования...
Только он,
существо мне чужое,
только он и тоскует о прошлом...
1991
Йозеф фон Эйхендорф (1788–1857)
* * *
В высоком небе чудное виденье:
Поток златой в стране голубизны.
Сквозь гулы вод там слышны песнопенья...
К твоей душе они обращены.
Над водами мостов златых паренье,
По ним собратья наши, дум полны,
Проходят чередой... Их откровенья,
Как майский дождь, нисходят с вышины.
Всё тяжкое спадает, и ты снова
Взираешь в небо, обратившись в слух.
И ловишь звуки, точно зов былого:
Кто раз вдыхал тех песен чистый дух,
Тот музыкою звёзд пленён навечно.
О голос дали, дали бесконечной!
* * *
Старое фото в семейном альбоме.
В группе детей улыбаюсь вместе со всеми.
Никому, кроме меня,
не видны за улыбкой
та тревога, тот страх,
та жажда успеха...
За нею вся жизнь –
всё, как было и будет.
Каждый из нас знает,
чего стоит его улыбка
на групповом портрете.
1986
* * *
Кряжистый дуб у залива.
Тяжёлые корни.
Летучая крона.
Покой и движенье,
слитые воедино.
Существо,
живущее
в ладу с собой.
Посижу под ним,
погрущу,
благодарно к стволу прислонив
бездомную спину.
1990
* * *
Мне было шестнадцать.
Я дарил ей розы,
но она предпочитала
фиалки засосов,
что оставлял ей на шее
наш учитель рисования.
* * *
Ещё всё на свете
смотрит на твой полёт,
ещё всё на свете
любит тебя и зовёт...
Но белая птица
врывается в серую стаю,
ей пристроиться б тихо с краю,
а она голосит надсадно,
а она – насквозь безоглядно,
вопреки всем законам обряда...
Ах, не надо бы так, не надо...
1995
ПОСЛЕ ТЕБЯ
Жизнь прожита неведомо когда,
неведомо зачем, и где, и как...
Журчит в тумане тёмная вода,
стада бредут, и зацветает мак.
Я жив ещё, коль слышу голоса
на том недостижимом берегу...
А где-то рядом мерный плеск весла,
и кажется, что это я гребу.
Печаль моя вне притяженья сил
добра и зла, и славы, и вины.
И кто простил меня и не простил,
все мною безнадёжно прощены.
Тот шум, тот сон, тот радостный угар,
далёкие, как лунных вод прибой...
И непонятно, то ль мне это в дар,
то ль в наказанье послано судьбой –
остаток дней прожить в ничьём краю,
где солнце светит, но часы стоят,
как будто пережил я смерть свою
и, возвращаясь, не добрёл назад.
10 ноября 1997
* * *
Пока я живу,
ты будешь воскресать
и вновь умирать в моём отчаянии,
и птицы станут прилетать
и кружить над домом,
и вновь улетать,
и ветер будет веять в комнатах
и гасить траурные свечи,
и время праздника твоего воскресения
будет длиться вечно...
1996
ИЗ ГЕЙНЕ
Людская радость, как блудница.
Она лишь тешится тобой.
Любовь её недолго длится,
Крылом взмахнёт – и с глаз долой.
Беда же, как родная тётка,
Придёт тебя к груди прижать.
«Я не спешу», – промолвит кротко,
С вязаньем севши на кровать.
МОГИЛЫ ОТЦОВ
Целое поколение,
выросшее без могил предков.
Иное жизнеощущение.
Парящая отстранённость.
Всплески памяти
при взгляде на облака,
летящие к мёртвым.
1991
* * *
Туманы детства и всё, что в них скрыто, запахи цветов, голоса птиц. Ворота, пороги домов друзей и подружек, завалинки, скамейки, закаты, рассказы, кошки, собаки, как жаль, что забыты их имена. Лунообразные лица мам, забиравших нас, сонных, домой, накрывавших лёгким одеялом своих тревог.
1990
* * *
Тоска по родине, когда ты в любую минуту можешь в неё вернуться без риска для жизни, можешь просто поехать туда и пожить сколько хочешь, но не едешь – это увядающая листва, опадающая без светлой грусти, без поэзии. Чувство верной собаки, у которой умер хозяин.
1997
ИЗ ГОТОВЯЩЕЙСЯ К ПЕЧАТИ КНИГИ
(Публикуется впервые).
* * *
Совесть солдата чиста.
Присяга – священный родник,
в котором он
время от времени
омывает её, словно
лезвие штык-ножа.
* * *
Мир другой литературы – за пределом возможностей моего восприятия.
Не знаю, о чём говорить с обитателями канализационных труб,
на каком языке с ними общаться.
* * *
После войны
в нашем классе
у меня одного
был отец,
за что остальными,
случалось,
я был беспощадно бит.
До сих пор не забыл
вкуса крови во рту
и кто бил и куда.
Ничего не забыл,
но знаю:
им куда тяжелей
помнить об этом.
* * *
Казахстан. Начало 90-х. Бывшее село под Павлодаром.
Перед одним из домов сидит казах на скамейке, курит.
В целом селе один-одинёшенек.
Говорю: немцев нет, русских нет, как жить дальше будешь?
Глаза ещё больше сузил, запел:
Степь баальшой-баальшой,
ветер дует, песок летает, трава растёт.
Челавэк приходит, челавэк уходит, трава растёт.
Сидим, молчим,
слушаем, как хлопают двери пустых домов.
СЕНОКОС
Косою острою задет,
бежит по полю коростель.
Кровинок быстрая капель
его неровный метит след.
Ещё беды не сознаёт
он до конца, еще вперёд
сквозь боль глаза его глядят,
а вороны уже летят...
Как будто им дано узнать
о всём на свете раньше Бога.
Ему до стога дохромать
осталось, Боже, так немного...
* * *
Писать,
чтобы познать себя.
Каждый день – штрих
к собственному портрету.
Во что бы то ни стало
стать на себя похожим.
.jpg)
Вальдемар Вебер. Грузия, июнь 2009 г. Фото А.Радашкевича.
Переводы Вальдемара Вебера. Изд. "Летний сад". Москва, 2020.
Меккель Кристоф (1935–2020) – поэт, прозаик, график. Родился в Берлине в семье известного поэта и прозаика Эберхарда Меккеля (1907–1969). Учился в классической гимназии во Фрайбурге, затем изучал графику и живопись в Мюнхене и Париже. Начал печататься в 1956 году. В разные годы жил в Западном Берлине, Этлингене и во Франции (Прованс). Много путешествовал по Европе, Мексике, Африке, преподавал немецкую литературу в университетах Техаса и Огайо. Лауреат многочисленных литературных премий в Германии, Австрии и Швейцарии, был членом Немецкого Пенклуба, членом Академии немецкого языка и литературы.
Вебер Вальдемар Вениаминович – поэт, прозаик, переводчик, издатель, родился в 1944 г. в Кемеровской области. Пишет на русском и немецком. Окончил Московский институт иностранных языков. С 1969 г. занимался переводом и изданием немецкой литературы, преимущественно поэзии. В 1990‑1992 гг. руководил творческим семинаром в Литинституте им. Горького в Москве. В 1992-2004 гг. преподавал и участвовал в научных проектах в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Мангейма и Пассау. Основал в Аугсбурге (Германия) два издательства «Waldemar Weber Verlag» (2002) и «Verlag an der Wertach» (2006). С 2014 г. в издательстве «Waldemar Weber Verlag» выходит журнал русской поэзии «Плавучий мост». Лауреат литературных премий в Германии, Австрии, России, Люксембурге и Лихтенштейне.
От переводчика
В 2015 году в издательстве «Hanser» в Мюнхене вышла книга стихотворений Кристофа Меккеля Christoph Meckel «Тarnkappe», Gesammelte Gedichte. Она включила в себя почти все стихи поэта, написанные с 1957 по 2015 гг. Данная подборка из этой книги включает в себя стихотворения всех периодов творчества поэта, иллюстрирующих верность его творческим принципам на протяжении всей жизни, в том числе и в период после объединения Германии.
В 1956 г. издал первый сборник, «Шапка-невидимка», содержавший стихи и графические работы поэта. В дальнейшем наряду со стихами выступал как прозаик (рассказы, повести, роман). Независимо от влияний, испытанных Меккелем-поэтом, будь то немецкая классика, Франсуа Вийон, экспрессионизм или сюрреализм, поэт всегда оставался верен фантастически-аллегорическому способу отображения действительности. Он стремится изобразить мир как всемирную клоунаду, в которой гротескно соседствуют «картины рая и Вавилона». Даже там, где манера Меккеля более уравновешена, как, например, в лирических миниатюрах, гротеск полностью не исчезает, внося диссонанс в идиллию любовных отношений. Элегии Меккеля передают фрагментарность, разорванность чувств современного человека. «Величие античного чувства» зависит в них от случайности событий настоящего, от суетности современной жизни, в которой «мало на кого можно положиться».
Кристоф Меккель исключительно разнообразен по тематике. Значительное место в его творчестве занимают также произведения социально-критического содержания. В некоторых из них он берет на себя роль критика современного западного общества. Позиция поэта при этом остается подчеркнуто независимой. В то время, как в западногерманской поэзии послевоенного времени большинство молодых авторов отдали дань ангажированной литиратуре, пронизанной мировоззрением так называемого «прогресса», Меккель остался чужд идее преобразования общества революционным путем, у него не найдешь прямолинейных паролей Энценсбергера, Фолькера фон Тёрне, Петера Вайса или Гюнтера Бруно Фукса. Общественная критика в стихотворениях Меккеля общечеловечна и направлена на осознание феномена жизни как таковой. «Будущее – не ново» сказано в одном из его стихотворений. Его сложное отношение к новейшей немецкой истории и западному обществу нашло отражение в его прозе и портретах его литературных коллег.
Стихотворение же для него – предмет всеобъемлющий, комплексный, оно не может быть односторонне политическим или социально-критическим, оно выражает все субстанции человека и человеческого существования. Поэтому в стихах Кристофа Меккеля, названных балладами, одами, песнями, сонетами (они представляют модернизацию этих форм поэзии), радость замешана на меланхолии, патетика – на иронии, образы реальности – на парадоксальном воображении и мифе.
В подборке представлены различные жанры поэзии. При отборе их переводчик старался передать не только мировоззренческий образ поэта, но и формальную сторону его поэтических произведений, предпочитая переводить тексты, по своей форме необычные для русской поэзии. В таком подходе к переводу переводчик видит, кроме всего прочего, просветительские задачи современного перевода.
Вальдемар Вебер
ИЗ ГЕРМАНИИ – С ЛЮБОВЬЮ
В середине декабря в Москве состоялась серия выступлений Вальдемара Вебера, поэта, прозаика и переводчика. «Послужной список» переводческой ипостаси этого автора чрезвычайно обширен .Вот лишь некоторые имена переведённых им поэтов: Готфрид. Бенн, И. В. Гёте, Генрих Гейне, Гуго фон Гофмансталь, Георг Тракль. Кроме авторской и переводческой литературной работы, ранее — в России, а впоследствии в университетах Германии (Пассау) и Австрии (Вена, Инсбрук, Грац) Вальдемар Вебер занимался и преподавательской деятельностью. Год назад, уже в качестве главы основанного им в 2000 году издательства «Waldemar Weber Verlag, Augsburg» он презентовал в Москве книгу Готфрида Бенна «Двойная жизнь» - истинный дар для просвещённой публики, читающей по-русски. Ныне уважаемый гость, вот уже более полутора десятка лет проживающий в Германии, главной темой своих столичных выступлений обозначил популяризацию поэзии Ивана Голля (1891-1950), почти неизвестного ранее широкой литературной общественности, тем более - в России.
Первое из серии выступлений состоялось в литературном кафе «Билингва». Заявленная тема: «Иван Голль - немецко-французский Орфей» не могла, разумеется, обойтись без рассказа о биографии поэта, уроженца пограничных - Эльзаса и Лотарингии - земель. В этот вечер, кстати, название литературного кафе совпало с двуязычием представляемого автора вполне абсолютно. А когда Вебер с научной основательностью перечислял чередование франко- и германо-язычных периодов в становлении большого, подлинного европейского поэта, у присутствующих вполне могла возникнуть мысль: не рождается ли и сама поэзия, или, по крайней мере не способствует ли основательно её рождению (подобно открытиям в междисциплинарных научных областях) разноязычные напластования в сознании творящего автора. Дару двуязычия Голль не изменил никогда, переводя свои французские стихи на немецкий, равно как и наоборот. Что касается стилистических предпочтений Ивана Голля, то, начав литературную деятельность в качестве яркого представителя экспрессионизма, в итоге поэт выработал свой собственный стиль – «сдержанного сюрреализма». Этими краткими, но столь необходимыми для введения в контекст высокой, а следовательно достаточно сложной поэзии, Вальдемар Вебер предварил чтение собственно стихов Ивана Голля, разумеется, в его, Вебера, переводе. В «Билингве» в этот вечер была представлена итоговая, предсмертная поэма Ивана Голля – «Сон-трава». Кстати, её написание сделалось возможным только потому, что шестнадцать друзей, собратьев по перу – французских, норвежских и американских поэтов - в течение нескольких месяцев сдавали кровь для обречённого друга.
С первых же строк поэмы (стихотворение «Бунт болотных кувшинок») : «Желтая как гроза / Как сладострастно-хромовый / Взор амазонок/ Из озера предков всплывает/ Забеременевшая кувшинка…» слушателя настигает ошарашивающая глубина образов, равно как и их поистине фонтанирующая щедрость В собственном предисловии к поэме Иван Голль заявляет высочайший уровень требовательности к качеству поэтического «продукта», цитируя великого японского графика Хокусая, лишь в глубокой, по обычным человеческим меркам, старости, почувствовавшего себя способным создать образцы бессмертного искусства. В строках своей поэмы Иван Голль предстает отчаянным канатоходцем по лезвию парадоксальных, почти немыслимых, на грани разрушения языковой грани, образов: «…кровяная гончая в моей плоти/Догони убегающие мечты/…и разгрызи лодыжки/Моему беглому ангелу». Но даже в такой сокровищнице любовных образов и тем, какой сложилась поэма в целом, особое место занимают три оды, обращённые именно к Клэр, жене и собрату по поэтическому ремеслу:
...Приложи к моему свое ухо - раковину из серебра
Ни слова не говори: я слышу о чем ты молчишь
Что сама никогда предугадать не умела
Дальний рокот прилива страсти…
Или, там же: …Очарованная внутренними зеркалами
Как тысячекратно просвеченный горный хрусталь
До конца обнажилась твоя настоящая сущность:
И мне светит твоя опаловая душа!
Или, вслед за одами, вновь - посвящение Клэр-Лилиане:
О любовь моя о моя звезда
На правом твоем берегу прошлое
На левом твоем берегу грядущее
Сливаясь поем о настоящем.
И, наконец, строки из ещё одного посвящения Клэр, («Написано в больнице смерти в декабре- январе 1949/50 года»):
…Плечи твои излучают нечто
что не чувствам, не грезам
но только великому знанью
доступно и ангелам тоже…
Разумеется, эта поэма – не только итоговый дар неиссякаемой любви к конкретному человеку – жизненной спутнице, поэтессе Клэр Голль, но и, равно, ко всем живущим, имеющим желание к дару этому прикоснуться.
Следующий вечер, состоявшийся в РГГУ, был посвящен другому значительному поэтическому циклу Ивана Голля – «Малайские песни любви». Поэтический градус этого произведения также требовал необходимых предварительных комментариев. Обращенное к нечаянной, но бесценной возлюбленной, оно написано от имени малайской девушки, в том числе и для того, чтобы пощадить чувства Клэр Голль. Вот первые его строки:
Мне страшно взглянуть
На бледные бедра мои
Так они одиноки
Я их укрываю
Чтобы защитить от собственных рук
Блуждающих
В поисках пепла твоих поцелуев.
Отчаянная смелость образов в сочетании с предельной трепетностью в выборе средств для их выражения обличают автора, как несомненного гения поэтического высказывания. С исчерпывающе выверенной точностью формулирует Вальдемар Вебер поэтические смыслы этого цикла в своих примечаниях к нему: «В них (стихах) с одной стороны первозданная простота, с другой – богатейшая чувственная фантазия. Вечная тема любви, звучащая здесь как бы вне времени и пространства (атмосфера малайских джунглей у Голля абсолютно условна)».
Время третьего вечера, прошедшего в стенах литературного института им. Горького, было отдано, в основном, ознакомлению подрастающей литературной смены с творческой персоной самого Вальдемара Вебера. Конечно, он вновь читал свои замечательные переводы Ивана Голля, Готфрида Бенна. Однако, на этот раз его переводческую ипостась, с такой интенсивностью представленную двумя прежними вечерами, потеснила ипостась собственно авторская – поэта и прозаика. Стихи Вебера – короткие – не автоматные, но философские - очереди содержательных смыслов, преимущественно – нерифмованные:
Пораженье
останавливает
победное шествие суеты,
заставляет присесть у огня
Неожиданно значительная часть поэтического пространства Вебера отведена детству, вернее сказать, его исследованию, анализу его впечатлений – поэтическими, разумеется, средствами:
Детство,
страна со своим гербом,
молодым лицом матери
Несомненно, что время жизни, отданное поэтом переводческой работе, в достаточной мере повлияло на строй и стилистику его авторских творений. В них – та же открытость, незащищённость откровенного высказывания, та же отточенная глубина смыслов:
О многом
может поведать море
тем, в ком нет страха
строить на песке
Помимо стихов, на вечере в авторском исполнении прозвучал рассказ «Очки Шуберта» и переводы из Готфрида Бенна.
Итак, трёхчастный цикл московских выступлений Вальдемара Вебера, посвященных, преимущественно, творчеству Ивана Голля, завершён. И ценителям истинного, неподменного поэтического слова двух этих авторов - Ивана Голля и его переводчика, остается с бессмертной человеческой жадностью ждать новой встречи с ними, но уже (и как бы хотелось, чтобы это случилось поскорее!) в виде пахнущих типографской краской книжных страниц.
Александра Козырева
* * *
Александру Радашкевичу
Странствуя,
ищу себе равных,
безземельных, бездомных,
с молитвами о милосердии,
ищущих
траву раскаяния,
траву прощения...
Да и разве мы безземельны?
Разве земля не готова
принять нас в любое время,
где б мы не оказались?
Разве потом не слетятся пчелы к цветам,
склоненным главами к земле
на наших могилах.
2017
|
