Остров-cайт Александра Радашкевича / Стихи моих друзей / Феликс ЧЕЧИК

Стихи моих друзей

Феликс ЧЕЧИК

 

  

 

Феликс Чечик во Франкфурте-на-Майне.

 

 

   

 

* * *

 

Отдохнуть от всего. Но сначала

от себя самого отдохнуть,

чтоб полночная птица клевала

мое сердце, усевшись на грудь.

Птица, птица, мне больно и сладко,

не смотря на скулеж и нытье,

склюй, пожалуйста, все без остатка

бестолковое сердце мое.

Чтобы дул сквозь отверстие это,

сквозь отверстие это в груди

страшный ветер со скоростью света,

жизнь текла и хлестали дожди.

 

 

 

 

* * *

 

Небо выпито до дна,

без закуски.

Померещилась страна

новым русским.

 

Нет и не было её

и не будет.

Пожалей, Господь, жлобьё.

Тоже люди.                                            

 

 

 

 

 * * *

 

Отпустите поводок

хоть чуть-чуть,

я обратно, видит Бог,

не хочу,

мне бы хоть одним глазком

посмотреть

на Россию, а потом

помереть.

 

 

* * *

 

Непредсказуемы вначале,

амбициозны как помреж,

летали ласточки, летали

и залатали в небе брешь.

Дождь прекратился. Только нитки

ещё торчали кое-где,

а солнца золотые слитки

уже растворены в воде.

И стало ясно, стало ясно, –

как водится, чуть погодя, –

что жизнь по-своему прекрасна

на побегушках у дождя.

 

      

 

 

* * *

 

 

Страданья, слёзы – трали-вали –

сойдут на нет.

Очарование деталей,

их запах, цвет

 

останется навеки, чтобы

запомнил сын:

сосновый запах крышки гроба

и неба синь.

 

                                      

 

 

* * *

 

И уже заодно, напоследок,

с первым снегом, с последней листвой,

улетает с насиженных веток

вороньё в этот час заревой.

Чтоб вернуться под вечер, как только

в звонкий бубен ударит мороз.

И небес голубая наколка

потемнеет от зимних угроз.

Потемнеет, покроется сыпью

вполнакала мерцающих звёзд.

И о ветре узнаем по скрипу,

безутешному всхлипу берёз.

Всё, что надо для счастья, и даже

больше чем. Просто слёзы из глаз.

Одного не хватает в пейзаже, –

не хватает, любимая, нас.

 

 

 

 

* * *

 

                          Вышел месяц из тумана

                          Над Москвою, над Кремлём. 

                                                  Ю. Новикова

 

У Дениса на могиле

и от родины вдали

говорили, говорили,

намолчаться не могли.

Вышел месяц из тумана

над Беэр-Шевой, над жлобьём.

Выпьем водки из стакана,

а потом опять нальём.

А потом по третьей или

мы не русские с тобой?

Говорили, говорили,

плакали наперебой.

А потом согласно знаку

свыше, где бессильна тьма:

я – выгуливать собаку,

ты – домой сходить с ума.

 

 

                                  

  

 * * *

 

 

Голубизна переходит

в светло-зелёное – цвет

моря на мысли наводит:

смерти, как видимо, нет.

От удивленья присвистни,

смерти не будет? Да-да!

Впрочем, как не было жизни,

как таковой никогда.

 

 

 

 

 

* * *

 

Люблю Ордынку спозаранку,-

ночную не люблю Москву,

и, вывернутый наизнанку,

вовнутрь иглами живу.

И раню, раню, раню, раню,

и удивляюсь, что живой,

себя Замоскворецкой ранью

и предрассветной Моховой.

 

 

 

 

 

* * *

 

Однодневная щетина

выросла у мертвеца,

и в ответе сын за сына

за отсутствием отца.

 

За присутствием печали,

за наличием тоски,

тихо ангелы летали,

рвали сердце на куски.

 

 

 

* * *

 

Папа – одесную,

мама – ошую,

и по-над бездною

в небе вишу я.

 

Руки сжимаю, –

считаю до ста.

Справа зияю-

щая пустота.

 

 

 

 

* * *

 

Если верить тому,

что живём не впервые

и, ушедших во тьму,

не забыли живые, –

скоро встретимся мы

не на том, а на этом.

И младенцы из тьмы

очарованы светом.

 

 

  

 

                     

Юлий Гуголев, Феликс Чечик и Аннета Юлиус.
Презентация антологии современной русской поэзии "Там звезды одне". Франкфурт-на-Майне.

 

 

 

  

 

                   АВТОРСКАЯ ПОДБОРКА (2017) 

 

 

 

              * * *

 

Я часами сижу у окна

и смотрю на сирень.

На глазах распустилась она

за какой-нибудь день.

Я смотрю на сиреневый дым,

но не вижу огня.

И становится время седым

и летит сквозь меня.

 

 

                    * * *

 

Как Рембо - завязать навсегда

со стихами,- забыть и забыться,

чтобы только: корабль и вода

и матросов похмельные лица.

Озарение? Боже ты мой!

Озарение - грудь эфиопки,-

нечто среднее - между хурмой

и "Клико", вышибающей пробки.

Небожитель и негоциант,-

путешественник на карусели,

умирать возвратившийся Дант,

в госпитальном кромешном Марселе.

Как Рембо, говоришь? Говори.

Поливай и окучивай грядки,

тиражируя скуки свои

на шестом и бесславном десятке.

 

 

                    * * * 

                                       А. Ф.

 

Слово за слово... Снова и снова

и, отталкивая и маня,

не родная, но родная мова,

как Антея, держала меня.

Мать-и-мачеха – Припять и Пина,

где свiтанак и захад багров.

Возвращение блудного сына,

в говорящий на идише ров.

 

 

             * * *

 

прямиком из коляски

не послушавши мать

за красивые глазки

я пошёл воевать

и на первой минуте

пал в неравном бою

бескозырку анюте

передайте мою

 

 

            * * *

 

Какая долгая дорога

под монотонный стук колёс.

Но гимназист из Таганрога

уже "Ich sterbe" произнёс.

 

 

                * * *

 

Зимнее озеро. Запахи лета.

И променады стрекоз.

Это не шутка, и это не где-то,-

здесь - навсегда и всерьёз.

Ах,- "навсегда" означает - "недолго";

озеро высохнет, чтоб

с неба исчезли стрекозы, и только

облака летний сугроб.

 

 

               * * *

 

и так до гробовой доски

точней до савана

я обречён искать носки

теряя заново

и находить сто лет тому

назад потеряны

билет автобусный и тьму

вещей вне времени

напёрсток бабушки отца

расчёску с перхотью

и в бесконечность до конца

поверить нехотя

но обнаружится в трюмо

в почтовом ящике

от мамы умершей письмо

из настоящего

и улетучится тоска

и одиночество

и жить без парного носка

опять захочется

 

 

                  * * *

 

проснуться затемно пока

ещё и птицы не проснулись

не видеть слышать рыбака

среди офонаревших улиц

несущего рыбацкий скарб

вздыхая и кряхтя под грузом

к реке где зазеркальный карп

ощупывает бездну усом

и засыпая слушать птиц

и сон увидеть на рассвете

непродолжительный как блиц

и удивительный как дети

 

 

               * * *

 

                          Г. А.

 

Я заплачу неустойку,

я рассчитаюсь сполна.

На разноцветную сойку

дай посмотреть из окна.

Дай на неё заглядеться

только на четверть часа.

И не вернуться из детства

чистого, как небеса.

 

 

                   * * *

 

Я учился, влюблялся, дружил,-

я был счастлив, как не был ни разу:

посреди разорённых могил,

но невидимых сердцу и глазу.

Что ты скажешь теперь, балабол?

Теплотрасса нуждалась в ремонте!

С пацанами играли в футбол

черепами Рахели и Моти.

И пока не ударил мороз

мы играли на улице нашей:

черепами Исаков и Роз,

черепами Дебор и Менашей.

Я стоял на воротах. Я был

вратарём, подающим надежды.

Я учился, влюблялся, дружил.

Я был счастлив. Закройте мне вежды.

 

 

                   * * *

 

Такие коврижки, такие дела:

с вещами на выход в чём мать родила,-

и эти последние вещи -

брильянтов и злата похлеще.

Последние - это: печаль и любовь,-

сживают со света и светятся вновь,

как звёзды на небе весеннем,

и поздно прельщаться спасеньем.

И рано ещё, не простившись, уйти,

хотя горячо и хотя по пути

с надеждой, не знающей выгод...

На выход. На выход. На выход.

Но время обняться уже до конца,

улыбку паяца стирая с лица.

И встретит нагая свобода

у входа, у входа, у входа.

 

 

               * * *

 

Никому, конечно, кроме

нас, любимая, с тобой -

птицы утром в полудрёме

не молчат наперебой.

На рассвете, как вначале,

превращаясь в пух и прах,

спим и слушаем молчанье

просыпающихся птах.

 

 

                      * * *

 

я вишу магнитиком made in china

ниагара слева матрёшка справа

оказался рядом совсем случайно

не по чину мне хейердала слава

холодильник старый жары не вынес

на дворе под сорок в разгаре лето

вы купили новый двухдверный "Siemens"

и украсили хлопцем из назарета

 

 

                   * * *

 

Я полмесяца – каждое утро,-

лишь проснувшись – впадал в забытьё:

зацвела не сирень, но как будто,-

то, что я принимал за неё.

Просыпался, вдыхая до дрожи

этот запах сиреневый, да?

Отцвела,- не сирень, но похоже,

и похоже – уже навсегда.

 

 

 

 

 


Феликс Чечик. Фото Я. Пичугина

 

 

 ___________________________________________________

 

 

 

 

ИЗ НОВЫХ СТИХОВ

 

*  *  *

Я состоял в обширной переписке
всю жизнь свою, а может быть и две:
с каштанами – в потустороннем Пинске
и с тополями млечными – в Москве.

Я радовался, как дитя, – и  еще бы! –  
я жил, лишь ожиданием письма
и, получив июньские сугробы,
я был от переписки без ума.

И вожделея, как небесной манны
(и этим ожиданием храним)
я, наконец-то, получал каштаны
и листья, наконец-то, заказным.

Я прошлым жил и не жил настоящим
и времени боялся, как огня;
почтовый ящик – лишь почтовый ящик 
спасал от одиночества меня,

от пустоты и от душевной жажды
и от сердец, что холоднее льда...
Но адресаты выбыли однажды,
и выбыли, конечно, навсегда.

2018

 

 

*  *  *

 

Прогуливаясь возле дома,

где останавливался Блок,

где всё до боли незнакомо, –

лишь неба звёздный потолок,

да жёлтые цветы жасмина,-

уже без запаха почти,

ты, жизнь промчавшуюся мимо,

своим отсутствием почти.

19.6.2019


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)