Феликс ЧЕЧИК
Феликс Чечик во Франкфурте-на-Майне.
* * *
Отдохнуть от всего. Но сначала
от себя самого отдохнуть,
чтоб полночная птица клевала
мое сердце, усевшись на грудь.
Птица, птица, мне больно и сладко,
не смотря на скулеж и нытье,
склюй, пожалуйста, все без остатка
бестолковое сердце мое.
Чтобы дул сквозь отверстие это,
сквозь отверстие это в груди
страшный ветер со скоростью света,
жизнь текла и хлестали дожди.
* * *
Небо выпито до дна,
без закуски.
Померещилась страна
новым русским.
Нет и не было её
и не будет.
Пожалей, Господь, жлобьё.
Тоже – люди.
* * *
Отпустите поводок
хоть чуть-чуть,
я обратно, видит Бог,
не хочу,
мне бы хоть одним глазком
посмотреть
на Россию, а потом
помереть.
* * *
Непредсказуемы вначале,
амбициозны как помреж,
летали ласточки, летали
и залатали в небе брешь.
Дождь прекратился. Только нитки
ещё торчали кое-где,
а солнца золотые слитки
уже растворены в воде.
И стало ясно, стало ясно, –
как водится, чуть погодя, –
что жизнь по-своему прекрасна
на побегушках у дождя.
* * *
Страданья, слёзы – трали-вали –
сойдут на нет.
Очарование деталей,
их запах, цвет
останется навеки, чтобы
запомнил сын:
сосновый запах крышки гроба
и неба синь.
* * *
И уже заодно, напоследок,
с первым снегом, с последней листвой,
улетает с насиженных веток
вороньё в этот час заревой.
Чтоб вернуться под вечер, как только
в звонкий бубен ударит мороз.
И небес голубая наколка
потемнеет от зимних угроз.
Потемнеет, покроется сыпью
вполнакала мерцающих звёзд.
И о ветре узнаем по скрипу,
безутешному всхлипу берёз.
Всё, что надо для счастья, и даже
больше чем. Просто слёзы из глаз.
Одного не хватает в пейзаже, –
не хватает, любимая, нас.
* * *
Вышел месяц из тумана
Над Москвою, над Кремлём.
Ю. Новикова
У Дениса на могиле
и от родины вдали
говорили, говорили,
намолчаться не могли.
Вышел месяц из тумана
над Беэр-Шевой, над жлобьём.
Выпьем водки из стакана,
а потом опять нальём.
А потом по третьей или
мы не русские с тобой?
Говорили, говорили,
плакали наперебой.
А потом согласно знаку
свыше, где бессильна тьма:
я – выгуливать собаку,
ты – домой сходить с ума.
* * *
Голубизна переходит
в светло-зелёное – цвет
моря на мысли наводит:
смерти, как видимо, нет.
От удивленья присвистни,
смерти не будет? Да-да!
Впрочем, как не было жизни,
как таковой никогда.
* * *
Люблю Ордынку спозаранку,-
ночную не люблю Москву,
и, вывернутый наизнанку,
вовнутрь иглами живу.
И раню, раню, раню, раню,
и удивляюсь, что живой,
себя Замоскворецкой ранью
и предрассветной Моховой.
* * *
Однодневная щетина
выросла у мертвеца,
и в ответе сын за сына
за отсутствием отца.
За присутствием печали,
за наличием тоски,
тихо ангелы летали,
рвали сердце на куски.
* * *
Папа – одесную,
мама – ошую,
и по-над бездною
в небе вишу я.
Руки сжимаю, –
считаю до ста.
Справа зияю-
щая пустота.
* * *
Если верить тому,
что живём не впервые
и, ушедших во тьму,
не забыли живые, –
скоро встретимся мы
не на том, а на этом.
И младенцы из тьмы
очарованы светом.
Юлий Гуголев, Феликс Чечик и Аннета Юлиус.
Презентация антологии современной русской поэзии "Там звезды одне". Франкфурт-на-Майне.
АВТОРСКАЯ ПОДБОРКА (2017)
* * *
Я часами сижу у окна
и смотрю на сирень.
На глазах распустилась она
за какой-нибудь день.
Я смотрю на сиреневый дым,
но не вижу огня.
И становится время седым
и летит сквозь меня.
* * *
Как Рембо - завязать навсегда
со стихами,- забыть и забыться,
чтобы только: корабль и вода
и матросов похмельные лица.
Озарение? Боже ты мой!
Озарение - грудь эфиопки,-
нечто среднее - между хурмой
и "Клико", вышибающей пробки.
Небожитель и негоциант,-
путешественник на карусели,
умирать возвратившийся Дант,
в госпитальном кромешном Марселе.
Как Рембо, говоришь? Говори.
Поливай и окучивай грядки,
тиражируя скуки свои
на шестом и бесславном десятке.
* * *
А. Ф.
Слово за слово... Снова и снова
и, отталкивая и маня,
не родная, но родная мова,
как Антея, держала меня.
Мать-и-мачеха – Припять и Пина,
где свiтанак и захад багров.
Возвращение блудного сына,
в говорящий на идише ров.
* * *
прямиком из коляски
не послушавши мать
за красивые глазки
я пошёл воевать
и на первой минуте
пал в неравном бою
бескозырку анюте
передайте мою
* * *
Какая долгая дорога
под монотонный стук колёс.
Но гимназист из Таганрога
уже "Ich sterbe" произнёс.
* * *
Зимнее озеро. Запахи лета.
И променады стрекоз.
Это не шутка, и это не где-то,-
здесь - навсегда и всерьёз.
Ах,- "навсегда" означает - "недолго";
озеро высохнет, чтоб
с неба исчезли стрекозы, и только
облака летний сугроб.
* * *
и так до гробовой доски
точней до савана
я обречён искать носки
теряя заново
и находить сто лет тому
назад потеряны
билет автобусный и тьму
вещей вне времени
напёрсток бабушки отца
расчёску с перхотью
и в бесконечность до конца
поверить нехотя
но обнаружится в трюмо
в почтовом ящике
от мамы умершей письмо
из настоящего
и улетучится тоска
и одиночество
и жить без парного носка
опять захочется
* * *
проснуться затемно пока
ещё и птицы не проснулись
не видеть слышать рыбака
среди офонаревших улиц
несущего рыбацкий скарб
вздыхая и кряхтя под грузом
к реке где зазеркальный карп
ощупывает бездну усом
и засыпая слушать птиц
и сон увидеть на рассвете
непродолжительный как блиц
и удивительный как дети
* * *
Г. А.
Я заплачу неустойку,
я рассчитаюсь сполна.
На разноцветную сойку
дай посмотреть из окна.
Дай на неё заглядеться
только на четверть часа.
И не вернуться из детства
чистого, как небеса.
* * *
Я учился, влюблялся, дружил,-
я был счастлив, как не был ни разу:
посреди разорённых могил,
но невидимых сердцу и глазу.
Что ты скажешь теперь, балабол?
Теплотрасса нуждалась в ремонте!
С пацанами играли в футбол
черепами Рахели и Моти.
И пока не ударил мороз
мы играли на улице нашей:
черепами Исаков и Роз,
черепами Дебор и Менашей.
Я стоял на воротах. Я был
вратарём, подающим надежды.
Я учился, влюблялся, дружил.
Я был счастлив. Закройте мне вежды.
* * *
Такие коврижки, такие дела:
с вещами на выход в чём мать родила,-
и эти последние вещи -
брильянтов и злата похлеще.
Последние - это: печаль и любовь,-
сживают со света и светятся вновь,
как звёзды на небе весеннем,
и поздно прельщаться спасеньем.
И рано ещё, не простившись, уйти,
хотя горячо и хотя по пути
с надеждой, не знающей выгод...
На выход. На выход. На выход.
Но время обняться уже до конца,
улыбку паяца стирая с лица.
И встретит нагая свобода
у входа, у входа, у входа.
* * *
Никому, конечно, кроме
нас, любимая, с тобой -
птицы утром в полудрёме
не молчат наперебой.
На рассвете, как вначале,
превращаясь в пух и прах,
спим и слушаем молчанье
просыпающихся птах.
* * *
я вишу магнитиком made in china
ниагара слева матрёшка справа
оказался рядом совсем случайно
не по чину мне хейердала слава
холодильник старый жары не вынес
на дворе под сорок в разгаре лето
вы купили новый двухдверный "Siemens"
и украсили хлопцем из назарета
* * *
Я полмесяца – каждое утро,-
лишь проснувшись – впадал в забытьё:
зацвела не сирень, но как будто,-
то, что я принимал за неё.
Просыпался, вдыхая до дрожи
этот запах сиреневый, да?
Отцвела,- не сирень, но похоже,
и похоже – уже навсегда.
Феликс Чечик. Фото Я. Пичугина
___________________________________________________
ИЗ НОВЫХ СТИХОВ
* * *
Я состоял в обширной переписке
всю жизнь свою, а может быть и две:
с каштанами – в потустороннем Пинске
и с тополями млечными – в Москве.
Я радовался, как дитя, – и еще бы! –
я жил, лишь ожиданием письма
и, получив июньские сугробы,
я был от переписки без ума.
И вожделея, как небесной манны
(и этим ожиданием храним)
я, наконец-то, получал каштаны
и листья, наконец-то, заказным.
Я прошлым жил и не жил настоящим
и времени боялся, как огня;
почтовый ящик – лишь почтовый ящик
спасал от одиночества меня,
от пустоты и от душевной жажды
и от сердец, что холоднее льда...
Но адресаты выбыли однажды,
и выбыли, конечно, навсегда.
2018
* * *
Прогуливаясь возле дома,
где останавливался Блок,
где всё до боли незнакомо, –
лишь неба звёздный потолок,
да жёлтые цветы жасмина,-
уже без запаха почти,
ты, жизнь промчавшуюся мимо,
своим отсутствием почти.
19.6.2019
|
