Равиль БУХАРАЕВ (1951-2012)
Равиль Бухараев. Мюнхен, 2004 г. Фото Л. Щиголь.
* * *
Зряще меня в усталости,
В изнеможенье жил,
Боже, пошли мне радости,
Хоть и не заслужил,
Чтоб с головой повинной
Вспомнил, что я живой,
Прежде, чем стану глиной,
Листьями и травой.
Боже, пошли мне радости
Светлой и задарма,
Чтобы, пугаясь праздности,
Я не искал ярма.
Чтоб, не смиряя взора,
Помнил, что тщетна смерть:
И в небесах опора,
И под ногами твердь.
Октябрь-ноябрь 2005, Лондон
* * *
Ввысь – по небесной стерне,
По бездорожью…
Сын мой погиб на войне
Вымысла с ложью.
Был он печальник войны,
Павший до срока
Среди своих – без вины
И без упрека.
Вот и возносится он
В звездах просторов
Выше всех ваших знамен,
Воплей, укоров,
Над золоченой главой
Слезного храма,
Где не избудет живой
Грязи и срама.
Огненный перистый свей,
Облак закатный…
Это все наших кровей,
Друг невозвратный,
Эта горючая даль -
Наша до муки...
Боже, да разве не жаль
В правдах разлуки
Осиротевшей земли,
Жизни пропащей,
Где-то в щемящей дали
Мироточащей...
Ввысь – по горящей стерне,
Неопалимо…
Сколько их, в этой войне
Павших незримо!
Боже, хоть ты сохрани,
К свету да примут!
Сраму не имут они,
Сраму не имут.
Ноябрь 2005, Лондон
* * *
Сын мой – свет березовый,
Ливень грозовой!
Я еще не бронзовый,
Я еще живой.
Я еще не каменный
С треснутым крылом,
Страшной болью памятной
Помню о былом.
Было – по-над пропастью
Порывался выспрь,
И кормилось совестью
Пламя Божьих искр,
А отныне, в ярости
Растеряв броню,
Горе паче радости
В памяти храню.
Было – в смертной скудости
Выстраданных сил
Ясности и мудрости
Я себе просил.
Что ж, смятенный, бросовый,
Плачу над тобой,
Сын мой – свет березовый,
Ливень грозовой…
Октябрь-ноябрь 2005, Лондон
ЗАКАТНЫЕ СТАНСЫ
Пусть в замысле стихотворенья,
Где я тебе муж и любовник,
С медовой травою забвенья
Сплетается белый шиповник,
И в желтых камнях ежевика
Прядет кружева вожделений,
И эхо блаженного крика
Живет в сопряженьях мгновений.
Мне нынче хватает бессмертья
Шмеля, стрекозы и цикады,
Чтоб молча исчислить столетья
Заросших развалин Эллады,
Где зелень замлела от счастья
В сцепленьях взаимной неволи,
Где нет о любви сладострастья, -
Лишь светлый покой после боли.
Под скалами – берег лекалом,
И море в сверкающих искрах
К отвесным ласкается скалам.
И свет откровений, неистов,
Дух ядом целебным врачуя,
Нисходит в цветы молочая,
Божественной жизни не чуя,
Божественной смерти не чая…
Заходится сердце от боли,
Душа цепенеет от страха,
Я только усилием воли
Себя отличаю от праха,
Но дух воскресает от страсти
В просторах звенящих бессмертий,
Где шмель бередит ради сласти
Отверстые раны соцветий.
Так пусть же под вечер продлится
Жизнь с вечной горчинкою горя,
Пусть воздух, как ангел, струится
Над чувственным золотом моря,
Покамест в стрекочущем зное
Со счастьем сплетаются страхи,
И солнце мерцает двойное
В печальных зрачках черепахи.
14 ноября 2005, Казань
* * *
Облачко. Чуткая веточка.
Легкая птичка.
Это, наверное, пеночка
Или синичка.
Осень. Крылатое семечко.
Сеянец света.
Это, наверное, девочка
Смотрит на это.
Это, наверное, вспомнится,
Душу встревожит.
Ежели сердце опомнится.
Ежели сможет.
Вот он и вечер, и весточка –
Легкая птичка.
Это, наверное, пеночка
Или синичка.
17 ноября 2005, Москва
Равиль Бухараев, Лидия Григорьева, Александр Радашкевич. Мюнхен, 2004 г.
Фото Л. Щиголь.
* * *
Когда вернусь в казанские снега,
мы разглядим друг друга в свете Бога,
и я пойму, о чем была туга,
и я пойму, зачем была дорога...
Мой мальчик, потерпи еще немного,
пока вернусь в казанские снега...
Мне кажется, я за двоих живу.
Мои глаза, промытые слезами,
еще не перестали быть глазами,
и уши слышат словно наяву
твой голос – в Лондоне или Казани:
мне кажется, я за двоих живу.
С московской фотографии смешной
ты указуешь путь назад – в начала
терзаний и предательств, мальчик мой.
Уже тогда в душе моей звучала
казанская метель и намечала
заснеженный и вьюжный путь домой...
Но где наш дом? Давно кружит пурга
по-над страной в развалах бурелома;
не различить ни друга, ни врага,
дорога, как и прежде, незнакома,
но знаю я, – ты, слава Богу, дома, –
когда иду в казанские снега...
Отчизна, как всегда, едва видна.
Бог не нагрузит нас чужою ношей.
Твои надежды предала страна,
но грязь и кровь забелены порошей:
снега – они сияют, мой хороший.
Отчизна, как всегда, едва видна.
Теперь один я делаюсь старей.
Мне оклик твой с небес – порукой чести:
в ночи кромешной четче и острей
я слышу от тебя скупые вести;
но живы мы не порознь, а вместе,
пускай один я делаюсь старей.
Когда в душе вздымается пурга,
когда со всех чужбин в святые дали
зовут меня казанские снега,
я знаю, – как и ты, снесу едва ли
всю эту ложь, но сладко и в опале,
когда зовут казанские снега.
За неизбывный, нервный непокой,
несклад и небыль, невидаль и несыть
уже сполна заплачено тоской.
Былого не обмерить и не взвесить...
Устав чудить, мечтать и куролесить,
во сне твоих волос коснусь рукой...
Мой мальчик, потерпи еще чуть-чуть,
Уже не так долга моя дорога.
Когда-нибудь, малыш, когда-нибудь
мы разглядим друг друга в свете Бога.
Все было – горе, счастье и тревога...
В казанские снега ложится путь.
12 декабря 2003
ЧАША ОСЕНИ
Л.Г.
Твоя ли пасмурная сень,
Моя ль усталость?
С утра стоял хрустальный день,
чего с ним сталось?
С утра стоял хрустальный день,
резной и звонкий,
прозрачным светом полный
всклень
до самой кромки.
С утра всё было, как в любви,
хотя б и осень,
в зазорах рдеющей листвы
зияла просинь;
где упадала полутень,
где разумелась…
С утра стоял хрустальный день,
куда что делось?
В высокой чаше бытия
с утра и в полночь
была горчинка забытья,
а нынче – горечь.
И с ней туманится хрусталь
в надежде зыбкой,
что озаришь его печаль
родной улыбкой.
* * *
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее –
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это – распоследнее –
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.
Осень 2011
.jpg)
"Литературная газета", №11(6362), 21 марта 2012 (строфика стих-я "На смерть Равиля" нарушена):
http://www.lgz.ru/article/18605/
|
