ДЕСЯТЬ АПРЕЛЕЙ СПУСТЯ. К 10-й годовщине со дня смерти Великого князя Владимира Кирилловича
С самыми искренними и верноподданническими чувствами посвящается вдове Главы российского Императорского дома Е.И.В. Великой княгине Леониде Георгиевне.
 Шла пасхальная неделя. Позади был первый незабываемый ноябрьский визит в Россию, связанный с возвращением Петербургу его исторического имени (см. «РМ» NN 3904-3905). Готовился первый визит в Москву. Шла интенсивная переписка с Россией на частном и на официальном уровне. Контакты с посольством РФ и лично с послом Ю.А.Рыжовым стали прямыми и регулярными. Интервью. Телевидение. Прием во французском Сенате («РМ» N3909). Встреча с президентом Ельциным в резиденции посла («РМ» N3916). Планы, проекты.
В Париже был солнечный весенний день. Но с утра ничего не клеилось. Копилась непонятная тяжесть. Остановились наручные часы. Добрался домой уже поздно вечером. Первым позвонил знакомый французский журналист: «Ты еще не знаешь?!..» Включил радио. «Франс-инфо» передавало каждые 15 минут: «В Майами скончался наследник российского престола...»
В этот день я навсегда остался личным секретарем Великого князя, и все остальное на этом поприще стало лишь затянувшимся послесловием к ноябрю 1991 года.
Рано утром приехал во внезапно опустевшую квартиру на улице Мондови, знакомую столь многим знаменитым и простым смертным. Факс тревожно мигал: кончилась бумага. На многометровой ленте, сложившейся в причудливые брыжжи, привычные и незнакомые грифы: мэр Петербурга, посол России, Патриарх, Букингемский дворец, король Испании, царь Болгарский, военный атташе, Никита Михалков... Я вставил новый рулон, и факсы потекли беспрерывно. Наконец позвонил князь Н.Урусов из Майами. Попросил от Великой княгини сделать коммюнике для прессы. И потом самое страшное — ее рыдающий голос по телефону.
Все последующие дни были исполнены ощущения нереальности происходящего, и в то же время приходилось заниматься сотней дел одновременно. Из Мадрида прибыла дочь Великого князя Мария, возглавившая теперь Императорский дом, и внук Георгий. Огромный кортеж черных лимузинов отправился утром в аэропорт Руасси встречать гроб.
Пошли напряженные переговоры на высоком уровне о погребении в Петербурге. Еще не пришло время раскрывать их детали, но ценой огромных усилий удалось отклонить все промежуточные предложения (включая погребение в Москве) и добиться отпевания великого князя в Исаакиевском соборе и погребения в великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора, рядом с могилой его деда. Великая княгиня исполнила свой долг перед мужем, и это было для нее единственным утешением в те страшные дни.
Самолет с гробом и большой шумной свитой долго не хотел взлетать. Уже объявили, что придется пересаживаться в другой. Потом служащие «Аэрофлота», понимавшие всю трагичность ситуации, сумели устранить неисправность, и мы оторвались от земли.
Великая княгиня положила в гроб мужу кусочек ваты от мироточивой иконы Божьей Матери, которую приносили в те дни на ул. Мондови, и многие владыки, сослужившие Патриарху 29 апреля, отмечали особое благоухание у раскрытого гроба, ничего не зная об этом. (Другой кусочек свято хранится у меня в Париже.)
Во время многочасовой службы в том самом соборе, где полгода назад великий князь присутствовал на торжественном богослужении в честь возвращения городу его имени, Патриарх рассказал в своем слове о жизни покойного и отметил, что по церковному календарю Владимир Кириллович скончался в Страстной четверг, когда Церковь вспоминает Тайную Вечерю, и что отпевание происходит в Светлую среду — третий день по Воскресении Христовом. И печальный лад отпевания постоянно прерывался ликующим возгласом басистого патриаршего дьякона: «Христос Воскресе!»
Мне запомнился прямой и строгий князь К.Е.Андроников, богослов и знаток церковных обрядов: он не пустил маленького великого князя Георгия, когда Патриарх хотел провести его через царские врата, сказав, что это не по канону. Присланный священник лишь в отчаянье всплеснул руками и возвел очи горе. Запомнился и деловитый молодой монах с видеокамерой, плотно приставленной к единственному глазу. Охрана повсюду его допускала, думая, что он снимает для Патриарха или владыки Иоанна, и он снимал лицо великого князя в упор. Потом оказалось, что он работал на скандального тележурналиста Невзорова, патологически ненавидевшего Собчака и давшего в тот же вечер бульварные комментарии, типа того, что Великий князь лежал в «удобном западном гробу»...
После отпевания гроб был перевезен в Никольскую церковь Александро-Невской лавры, где семья и близкие простились с ним. Гроб был опечатан мэрией, и к нему ежедневно был открыт доступ всем желающим. Погребение состоялось через месяц, 29 мая, когда были закончены все работы по подготовке могилы в усыпальнице. Удивительную речь произнес на поминальной трапезе на Каменном острове начальник Походной канцелярии великого князя И.И.Билибин, сын знаменитого художника. Этот скромный, незаметный и замечательный человек отметил, что визит Великого князя в Россию открыл первой эмиграции дорогу на родину. И наконец, мне запомнились слова Великой княгини (у нее в те дни было удивительное лицо — лицо эпической трагедии), когда уже в Москве я помогал ей спускаться по лестнице Большого Кремлевского дворца. Вокруг сновали сопровождающие, улыбаясь и позируя перед телекамерами, и она горько заметила: «А ведь всем в сущности все равно».
Я знаю, что многие напишут к этой печальной годовщине исчерпывающие статьи более официального характера. Но в рамках этого материала мне хотелось дать слово тем, кто был близок к Великому князю лично, глубоко любил и уважал его, был свидетелем его жизни, трудов и кончины, тем, кого он почтил своим доверием. Это князь Николай Николаевич Урусов, сопровождавший великого князя в Майами, поэт и переводчик Галина Погожева, которой он диктовал свои мемуары (мне удалось потом издать их в Петербурге), и личный друг семьи барон Питер фон Рекум.
Князь Николай Урусов: В начале апреля 1992 г. Великий князь Владимир Кириллович принял приглашение одного из ведущих американских банков выступить в штате Флорида с двумя речами: одной — в Майами, другой — на фешенебельном курорте Палм-Бич 22-23 апреля.
В своем выступлении великий князь должен был отразить свои взгляды на перспективы развития России в ближайшем и более отдаленном будущем. Горбачева уже не было, и страна переживала тревожный период своей истории. Ожидалось, что выступление соберет около тысячи ведущих представителей американских деловых кругов.
Великий князь попросил нас с супругой сопровождать его и Великую княгиню.Леониду Георгиевну во время этой недельной поездки, и мы с радостью согласились. 20 апреля мы вылетели прямым рейсом Париж — Майами. Великий князь был в приподнятом настроении в течение всего 11-часового перелета, шутил со стюардессами, отдавая должное шампанскому и икре. Вечером мы легко поужинали в номере Великого князя и отправились отдыхать, чтобы привыкнуть к перемене времени.
На следующее утро, 21 апреля, должна была состояться пресс-конференция, а первая речь намечалась на 8 часов утра 22-го. Во время завтрака в номере великий князь пожаловался жене на легкое подташнивание. Великая княгиня дала ему какое-то лекарство, которое сразу помогло. В машине он оставался в хорошем настроении, с удовольствием узнавая знакомый ему пейзаж и даже некоторые большие корабли в порту.
В зале, где собралось около сотни журналистов, его радушно приветствовали представители управления банка. Он переговаривался с журналистами до официального начала пресс-конференции. Молодая журналистка спросила его: «Скажите, а о чем вы собираетесь говорить в завтрашней речи?» «Почему бы вам не прийти и не послушать?» — ответил он. Она отреагировала довольно резко: «Не могу. Буду занята». «Как жаль, не правда ли?!» — отпарировал великий князь.
Пресс-конференция началась вовремя. Великий князь сидел перед аудиторией за столом, великая княгиня — в первом ряду, прямо напротив него. Он ответил на несколько вопросов о положении в России, и тут одна журналистка, зная, что он свободно владеет испанским, задала ему вопрос на своем родном языке о российской молодежи. Великий князь начал отвечать и в этот момент, к ужасу собравшихся, внезапно упал лицом на стол. Великая княгиня первой бросилась к нему, умоляя не оставлять ее. Он был без сознания. Медицинская помощь подоспела очень быстро. Великий князь был транспортирован в больницу. Но, несмотря на все попытки реанимации, занявшие около трех часов, он не приходил в себя, и его кончина была официально констатирована.
Глава банка выразил свои соболезнования великой княгине и сообщил, что объявит об отмене завтрашнего выступления. Великая княгиня, демонстрируя невероятную силу воли, заявила, что ее муж предпочел бы, чтобы речь была услышана, и обратилась ко мне с просьбой прочитать ее.
На следующее утро я читал его речь дрожащим от волнения и скорби голосом перед аудиторией, которая была в два раза больше того, что ожидалось. По окончании все присутствовавшие встали и устроили овацию, продолжавшуюся несколько минут. Это была замечательная речь.
Сразу начались все хлопоты о транспортировке тела в Европу и возможном захоронении в России. Превозмогая обрушившееся на нее горе, великая княгиня добивалась в телефонных разговорах разрешения российского правительства на погребение мужа в Петербурге, согласно его посмертной воле. Большую помощь в чисто практических вопросах оказывала нам администрация банка.
По странному совпадению, мы покидали Майами с гробом великого князя с тем же летным составом, и вся команда проявляла к нам трогательные знаки внимания и сочувствия. Ровно через неделю, после двухдневного пребывания в Париже (что невероятно, если учесть огромное количество неизбежных формальностей и препон), мы приземлились с телом Великого князя в Санкт-Петербурге. Отпевание в Исаакиевском соборе, на котором, внутри и снаружи, присутствовало около 20 тысяч человек, продолжалось шесть часов. Его отслужил Патриарх Московский и всея Руси.
Я хочу подчеркнуть, что казавшееся неосуществимым исполнение последней воли великого князя стало возможным лишь благодаря силе характера и непреклонной воле Великой княгини и неоценимой помощи и участию всех его друзей и ближайших помощников в Париже, Москве и Петербурге, где он законно покоится сегодня среди своих августейших предков в Петропавловском соборе.
Барон Питер фон Рекум: Незаметно подошла уже десятая годовщина кончины Великого князя, и снова я вспоминаю о встрече с ним, за которую так благодарен Провидению.
Уравновешенный, доброжелательный, скромный, никогда не сказавший дурного слова о другом человеке, не выносящий сплетен — таким был этот человек, которого я глубоко уважал. Неизменно спокойный, думающий о других, верящий в свою родину, верный своей Церкви. За все годы нашей дружбы я никогда не видел его в гневе. Он умел слушать. Он помнил, кто он есть, но это делало его открытым к людям и смиренным. Несмотря на боль в бедре, он обязательно вставал, если дама входила в комнату, и всегда провожал гостей до самых ворот своего дома в Сен-Бриаке.
Огромным удовольствием было слушать, как он говорит по-английски, по-немецки, по-французски и на других языках. Я сужу лишь о тех языках, что знаю сам. Он искренне радовался всем маленьким удовольствиям жизни. Например, привезенному мной из Германии сыру, который он любил в детстве.
Зная о легитимности своих прав, он был необычайно тактичен и никогда не осуждал тех, кто не признавал его как в эмиграции, так и на родине. Помню, как тщательно готовил он свою речь для первого визита в Санкт-Петербург, равно как и ту последнюю, для Майами, которую ему не суждено было произнести.
Незабываемы вечера, проведенные с ним, когда мы говорили о России, ее истории и истории Европы, касаясь в подробностях генеалогии разных королевских фамилий, а также о нашей вере в Бога. Он глубоко знал литургическую жизнь Церкви и соблюдал все православные праздники. Нельзя не вспомнить его любовь к жене, дочери и особенно к внуку Георгию.
И, наконец, я отчетливо помню последний раз, когда я его видел. Он попросил меня сопровождать его во время короткого визита в Майами, но меня в те дни положили на операцию. Перед отъездом, в воскресенье, он приехал ко мне в больницу, принес немецкие газеты и всячески старался меня подбодрить. Прощаясь, просил меня не унывать и обещал обязательно навестить меня в следующую субботу.
Думаю, Великий князь был одним из лучших российских государей, потому что, хотя он и не царствовал, но был уважаем во всем мире и был символом Родины для многих своих соотечественников.
Галина Погожева: Я познакомилась с Великим князем Владимиром Кирилловичем в начале 1990 года. Знакомство состоялось в результате моего предложения сделать книгу, которая позволила бы жителям России, которая постепенно переставала быть советской, узнать о существовании императорской семьи в изгнании, познакомиться с личностью, взглядами человека, который был законным наследником российского престола. Мое предложение не было коммерческим, эта работа представлялась мне своего рода долгом. Мне казалось возможным восстановление в России монархии, и я считала, что по мере сил могу этому способствовать.
Великий князь, которому передали мое предложение, тотчас же согласился. Думаю, что он тоже считал это своим долгом. Меня радушно приняли в доме и по русскому обычаю запросто оставили обедать, а Великий князь пошел покупать хлеб. Меня тогда потрясла эта царственная простота — и долго еще потом производила на меня такое впечатление, что, выходя из этого дома, я обыкновенно в задумчивости терялась в метро. Великий князь прекрасно отдавал себе отчет, что книга не принесет прибыли, а скорее потребует вложения средств. Поэтому со мной очень деликатно поговорил один из представителей его кабинета, уточнив, что, если после издания в России книга выйдет на Западе, я, конечно, получу гонорар.
Мы стали работать с магнитофоном. Я задавала вопросы, и Великий князь отвечал. Затем, дома, я печатала текст и на следующее утро приносила, мы его обсуждали, вносили исправления, я снова задавала вопросы и записывала ответы. Потом я складывала вместе эти частицы мозаики, стараясь придерживаться хронологии. Великий князь отвечал довольно скоро, почти не задумываясь, он говорил просто и внятно, доступно для любого человека, но эти ответы отнюдь не были примитивными. На все у него сразу находился простой и ясный ответ, чувствовалось, что он много передумал и перестрадал о России. Прежде всего он уточнил, что не претендует на престол, что Россия должна избрать тот вид правления, который будет угоден ее народу, и что он в свою очередь согласен служить ей в любом качестве. Но что если Россия изберет путь монархии, то он, а затем его наследники исполнят свой долг.
Работали мы с Великим князем в Париже, и я столкнулась с неожиданной трудностью, которую так и не удалось преодолеть. Все архивы императорской семьи находились в доставшемся от родителей доме в Бретани. Стояла зима, и поехать туда и ознакомиться с этими сокровищами не было возможности. Так что в книгу попало только то, что сохранила память Великого князя и немного из того, что мне удалось найти в библиотеке. А весной Великий князь скоропостижно скончался, и книгу мы заканчивали уже с Великой княгиней Леонидой Георгиевной. Уже после того, как она вышла в свет в Санкт-Петербурге, я попала в Сен-Бриак и увидела сундуки с семейным архивом. Было, конечно, горько сознавать, что можно было сделать гораздо большую книгу, процитировать интереснейшие свидетельства. Но, с другой стороны, это могут сделать — и делают уже — историки, а мне довелось запечатлеть живой голос этого замечательного человека. После его смерти книга уже не заинтересовала западных издателей, а в России не дошла до многих, кто бы хотел ее иметь.
Великий князь говорил на том хорошем русском языке, к которому я привыкла в доме своей бабушки. Тут дело не только в словаре, но в интонации, в манере говорить. Говорил он ровным голосом, даже о самых трагических моментах жизни своей и близких. И только один раз — когда я задала вопрос, справедливо ли мнение, что Николай II имел слабую волю, и что на государственные дела огромное влияние имела Александра Федоровна, он с волнением отвечал, что государыня могла его просить о каких-то незначительных вещах, но — тут он даже как-то вскричал — «руководил государством он!». Мне кажется, здесь было много личного. На фоне живой, решительной Леониды Георгиевны Владимир Кириллович при его мягкости, неброскости мог производить то же впечатление. Только после его смерти стало ясно, какой твердости нравственным стержнем был он для своей семьи и всего окружения. И если бы он стал во главе государства, руководил бы им он. Многие из тех, кто писал воспоминания о Николае II и его семье, отмечали какое-то особенное «очарование Романовых». Его в полной мере унаследовал Великий князь Владимир Кириллович.
У них в доме, где я часто бывала и помимо работы, все последующие годы, было очень уютно, по русской привычке тепло натоплено, вообще вся атмосфера была на редкость русской, даже не верилось, что за окнами Париж. И все были полны надежд, что скоро Россия так или иначе возродится. Действительность оказалась труднее и грустнее этих надежд, и самих надежд поубавилось. Но сейчас, в десятилетнюю годовщину смерти Владимира Кирилловича, самое время вспомнить, что он не один десяток лет прожил вдали от России, но всегда в нее верил.
АЛЕКСАНДР РАДАШКЕВИЧ
"Русская мысль" (Париж), № 4403 , 4-10 апреля 2002.
|
