РЕФЛЕКСИИ. Часть вторая
* * *
Только в юности человек говорит жизни «да». Дальше он приучается говорить «да, но...», с каждым годом всё больше изменяя лучшему, что в нём было. В большинстве же своём у людей остаётся одно «но».
* * *
Мы не успеваем ни оглянуться, ни задуматься. Вернее, успеваем задуматься, что не успеваем оглянуться. А оглянувшись, видим, что и задумываться, собственно, уже не о чем.
* * *
Видеть родную страну время от времени это значит улавливать, слышать и ощущать то, чего день за днём и лицом к лицу иногда и не заметить.
Две вещи кажутся бесповоротными: недавнее озлобление стало озлобленностью, а недавнее ожлобление стало ожлобленностью.
Вот он, Грядущий хам Мережковского, глядит со всех экранов, орёт в ухо, барствует. Это в шахматах побеждают чёрные или белые. В жизни всегда побеждают серые.
* * *
Сначала Россия прорубила окно в Европу, чтобы сунуть туда голову за знанием. Потом приоткрыла форточку в Америку, чтобы сунуть туда руку за милостыней. Помешает ли ей кто-нибудь открыть дверь, чтобы она не протянула туда ноги?
* * *
У нас нет худших врагов, чем мы сами. Да, но лучших друзей у нас тоже нет.
* * *
Цветы носят на свадьбу, похороны и дни рождения. Потому что, по сути, это явления одного порядка.
* * *
Литературовед (или критик) – это прежде всего человек, не способный создать в литературе ничего живого и в тайне раздражённый этой способностью у других. Нет ничего беспомощнее и в то же время претенциознее их собственных попыток творчества.
Литературоеды, они трапезничают на чужом пиру судьбы, таланта и жертвенности, и мясо не застревает у них между острых зубов. Они преисполнены величайшего пиетета и испепеляющего презрения по отношению друг к другу, поскольку они одни (да несчастные авторы, если им не повезёт дожить до этого) читают свои многотрудные анализы, будучи уверены, что куют чьё-то бессмертие или отказывают в праве на него.
Патетичнее всего они в критике критики, представляющей собой снисходительно-великодушные исправления примечаний, примечания к исправлениям и комментарии комментариев к юбилейному изданию какой-нибудь плосковатой второстепенности, чьи худосочные экстазы приводят их в размеренное исступление.
Свинцовое равнодушие вызывают у них великие авторы с полулегендарной биографией, от которых не осталось грязного белья.
Литературоведы самоотверженно отдают свою жизнь на доказательство того, что всякое творение объяснимо и постижимо, а главное, что в нём нет ни чуда, ни тайны, ни Бога. Это и есть верховное утешение их плодовитого бесплодия.
* * *
Прекраснее музыки (большой музыки, требующей посвящения, инициации) лишь тишина, из которой она возникает и в которой растворяется. Ведь тишина это отнюдь не молчание: только в ней и слышна вечность. И весь человек в том, чем и зачем он нарушает это вселенское молчание.
* * *
Новые средства «коммуникации и информации», так успешно разъединяющие и разобщающие людей, стали самым совершенным средством промывки мозгов, растления и слежки.
Для чего же всё это ( и то, что ещё грядёт) было так подробно и гротескно предсказано писателями-фантастами ещё тридцать-сорок лет назад?
Дон Кихот воюет с ветряными мельницами по совести и по долгу (Экзюпери называет это словом «ответственность»). Он никогда их не победит и никогда не опустит копьё. Но в конечном счёте в дураках остаются те, кто считает его дураком.
* * *
Чехи – очень спортивный народ. Чаще всего они специально во что-то играют, чтобы потом сидеть и пить пиво. Ещё чаще они специально сидят и пьют пиво для того, чтобы смотреть на тех, кто во что-то играет. Обычно же чехи сидят и специально пьют пиво несмотря ни на что.
* * *
Чем бережливее, заботливее и предусмотрительнее человек относится к себе, тем беспомощнее, слабее и несчастнее он становится. Это очень простая школа, но далеко не всем удаётся её закончить, оставаясь при этом за партой всю жизнь.
* * *
Нет ничего безнадёжнее попытки всё время развлекаться. Ничего тоскливее. И ничего тупее.
* * *
Одним из самых драгоценных качеств больших поэтов всегда было умение заткнуться.
Потом это молчание-золото слышалось в их стихах. То, что имеет какое-то отношение к поэзии, пишется из крайней внутренней необходимости. Всё остальное пишется для публикации. И тогда, по выражению Георгия Иванова, это имеет такое же отношение к поэзии, как НТС - к освобождению России.
* * *
Каждый раз, когда эпоха изживает себя, планка в культуре опускается ниже пояса. Это верный знак бесславного конца: ниже некуда.
* * *
Самая сокровенная надежда того, кто верит в Бога, это то, что Бог ещё поверит в него.
* * *
Замелькали на экранах полудетские лица. И если в журналистике просто уморительно наблюдать, как они морщат розовые лобики, напуская на себя важность, то в политике это не так смешно. Ведь они принадлежат к потерянному для людей и для Бога горбачёвскому поколению, чьи моральные устои можно было бы свести к объявлению в стиле 80-х: «Продаю родную маму за СКВ». И те, кто вкладывает в них деньги, знают, что делают: это быстро, дёшево и... чуть не сказал «надёжно».
* * *
Как важно выслушивать все мнения, принимать во внимание все советы, учиться на чужом горьком опыте, но самое главное – поступать наоборот. Это «наоборот» ещё называют «по-своему»: «По-своему он прав». Правым можно быть только по-своему.
* * *
В Москве церквей было сорок сороков.
Теперь супер супермаркетов.
Была она златоглавая. Теперь златокепочная.
Была она колокольная. Стала кока-кольная.
* * *
Попробуйте выйти из того ритма, что вам задаётся, и вы услышите совсем другую музыку. Попробуйте не употреблять тот жаргон, который вам навязывается, и вы с удивлением обнаружите, что вам есть, что сказать.
* * *
Какой-то злой человек сказал, что в маленьких странах живут маленькие люди. Так или иначе психология их отлична от нашей. В Чехии, где мне приходится часто бывать, мы как-то искали с друзьями-французами в телефонном справочнике номер автовокзала, чтобы узнать расписание. Искали на «А». Близко ничего нет. Потом чех объяснил, что надо на «Ч» – чешский автобус... Представьте у нас: русский автобус, русская электричка.
Надписи: «Чешская полиция», «Чешская почта». А какая ещё – лихтенштейнская? В каждом городе и каждой дыре непременно есть Чешская улица. А как бы вам Русская улица в Москве или Французская в Париже? Национализм! Шовинизм! Великодержавие!
Но больше всего меня трогает надпись на упаковке «Чешские яйца ЧР». (Допустим: «Русские яйца РФ», а?!) Причём это всегда очень маленькие яйца. Здесь я впервые увидел такие малюсенькие упаковочки всего: две сосиски, ложка майонеза, пакетики кофе по 30 гр. Возьмите нормальную пачку: она в три-четыре раза дешевле. «Что вы?! Зачем мне так много...»
Но вернёмся к «А». Какая буква по-вашему нужна на учебных машинах автошкол? «А» или «У»? Не угадали – «Л»! Но почему же? «Потому что в слове «автошкола» есть буква «Л», – объясняет чех вполне серьёзно.
Может, если мы повесим на автобусных остановках «Б», а на стоянках такси «А», и у нас не будут голодные старухи продавать в переходах метро никому ненужные учебники своих спившихся или прозябающих в наркотическом небытие внуков?
А пока Россия должна маленькой Чехии 3,7 млрд. долларов и не может отдать. И весь российский бюджет примерно равен бюджету десятимиллионной Чехии... Так что от великого до смешного... Наоборот то же самое.
* * *
На свете нет никакой причины быть несчастным. Если бы не люди... Если бы не люди, нет никакой причины быть на свете.
* * *
Период активного вынужденного общения с кем попало имел для меня два неизбежных следствия: немного окрокодилил кожу и немного натёр душу.
* * *
По отношению к читающей публике у настоящего поэта всегда один недостаток – то, что он жив.
* * *
Это та страна, где по три флага на каждом туалете; та страна, которая, презирая весь мир и не зная о нём ровно ничего, гордится в своей истории тем, за что другим, древним и мудрым народам было бы стыдно на века вперёд; та страна, которая, кликушествуя и проповедуя, поклоняется лишь золотому тельцу, – это та страна, которую нам раболепно выбрали для подражания.
* * *
Пожилая чешка возмущённо рассказывает:
– Вчера в парке полиция старика взяла. Приставал к мальчикам на велосипедах. По-простому их называют «тёплые». А по-научному... говносексуал.
* * *
Свобода в творчестве осуществима только по отношению к тем рамкам и ограничениям, которые оно само себе ставит, – моральным, стилистическим, формальным. Без них оно растекается в ничто, как сад без забора.
Это ничто можно хорошо продавать, называя его, например, авангардом. Можно заполнить им галереи, концертные залы, страницы журналов, промывая нестойкие мозги этой мутной водой. Публика обожает, когда её дурачат с умным видом, и до смерти боится показаться невежественной.
Но это ничто характеризуется двумя очевидностями: оно неотличимо от шарлатанства и к нему неприменимо чувство простой человеческой любви.
* * *
В юности меня резанула строчка из завораживающей блоковской «Ночной фиалки» о том, что нет ничего лучше потери лучшего друга. Потом я увидел, как просто: никто не может предать нас лучше лучшего друга.
* * *
Люди, в основном, слишком умны – и для того, чтобы быть счастливыми, и для того, чтобы отчаяться.
АЛЕКСАНДР РАДАШКЕВИЧ
2000-2001. Париж – Богемия
|
