«СМЫСЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В УПОДОБЛЕНИИ БОГУ». На вопросы Александра Радашкевича отвечает Александр Мельник
Вечер Бахыта Кенжеева в Брюсселе, октябрь 2014. Фото Оксаны Коношонкиной.
Поэт, прозаик, публицист и культуртрегер Александр Васильевич Мельник родился в 1961 г. в Молдавии. Окончил Московский институт геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (по специальности «морская геодезия»). 18 лет жил и работал в Забайкалье, в Улан-Удэ. Занимался картографированием шельфа Байкала, геодезическими работами, научными исследованиями в области космической географии, бизнесом. С 2000 года живёт в Бельгии (в Льеже). Доктор наук (география). Автор нескольких книг стихов и прозы. Главный редактор журнала «Эмигрантская лира». Президент одноимённой некоммерческой ассоциации. Вошёл в шорт-лист специального приза и диплома «Русской премии – 2014» «За вклад в развитие и сбережение традиций русской культуры за пределами Российской Федерации» (за проект «Эмигрантская лира»).
Александр Радашкевич: Как и с Юрием Кобриным, мы познакомились с тобой в Грузии. Это было в июне 2010 года на IV Международном русско-грузинском поэтическом фестивале, проходившем в тот год в Тбилиси и Батуми и посвященном теме «Мир поэзии – мир без войны». Все мы, поэты и не-поэты, наслаждались каждым днём пребывания на этой благодатной земле, выступлениями перед радушной публикой, экскурсиями и легендарно щедрыми застольями. Ты же обращал на себя внимание почти маниакальной одержимостью одной идеей – устройством международного литературного фестиваля у себя в Льеже, и всякий разговор с тобой неизменно возвращался к этой теме. Никто, конечно, ни на йоту не верил в эту затею: «Уж сколько их упало в эту бездну…» Помню, что однажды блаженствовал один на пляже, как послеполуденный фавн Дебюсси, складывая наплывавшие строчки очередного посвящения богохранимому Сакартвело. Ты устроился рядом на песке и резко вывел меня из медитации вопросом, произнесенным с, по видимости, простодушной улыбкой: «Ну, расскажи о себе». Напомню, что мы практически даже не были знакомы, и я подумал: «у этого человека не все дома, либо он блаженный» и увёл разговор куда-то в никуда. С тех пор в Льеже с неизменным успехом прошло уже шесть Всемирных фестивалей поэзии «Эмигрантская лира», который стал ярким явлением литературного ландшафта, в его работе участвуют самые известные русские поэты, готовится десятый, юбилейный номер одноименного журнала, признанного лучшим журналом 2014 года на портале «Мегалит», регулярно проходит поэтический интернет-конкурс, состоялись выездные вечера фестиваля в разных городах мира, мы стали добрыми друзьями и ответ на мой пляжный вопрос стал самоочевиден. Ну а теперь – расскажи о себе… Ты был на родине предпринимателем, и дела шли вполне неплохо, но настал некий судьбоносный момент, когда ты послал это всё к чёрту и превратился в того, по моему сугубому ощущению, вдохновенно ведомого и блаженно одержимого Сашу, которому под силу, кажется, всё, что диктуется некими провиденциально благосклонными к тебе силами.
Александр Мельник: Мне часто вспоминается тот поэтический фестиваль в Грузии. Тбилиси, Мцхета, Кутаиси, Поти, Батуми, Кобулети… Красивейшие места, море стихов, несравненное грузинское вино, а особенно – общение с интересными людьми, как давно известными и любимыми, так и совершенно незнакомыми. Не забывай, что тогда у меня была уже за плечами первая «Эмигрантская лира», прошедшая с большим успехом в 2009 году. Несколько фантастических дней, проведённых в обществе первоклассных поэтов, лишь укрепили меня в решении превратить «Лиру» в один из ведущих русскоязычных фестивалей. Поэтому уточню – тогда я не был озабочен устройством в Льеже своего фестиваля, как это могло показаться со стороны, а всего лишь зондировал почву насчёт издания нашего ежегодного сборника стихов финалистов. Почва эта оказалась слишком плотной, поэтому с тех пор я издаю этот сборник сам в Бельгии – скорее всего, это самый оптимальный вариант. Кстати, именно в грузинском Кобулети, со стаканчиком ароматной чачи в руке Бахыт Кенжеев начал редактировать мою первую книгу стихотворений «Лестница с неба».
Вот одно из стихотворений, написанных сразу после возвращения из Грузии:
ГРУЗИНСКИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
Под золотистый шашлык допив гремучую чачу,
постящегося монаха выгнав из сердца вон,
свою предыдущую жизнь воспринимаешь иначе –
как медленное парение под колокольный звон.
Чертёнок, дремавший во мне, дождался белого флага.
Я свой бастион аскетизма ему отдаю за так.
Дорога в тысячу ли начинается с первого шага,
и я, мой брат-гедонист, отныне рагу не враг.
Мы будем с тобой вдвоём, сражаясь за правое дело,
под «Киндзмараули» всю ночь бичевать мировое зло.
В подсумке моём – лаваш, а в патронташе – чурчхела,
но Баба Яга тайком сядет на помело,
и чтобы её догнать, я стану на миг аскетом,
включу на полную мощь мыслительный аппарат.
Яга не пройдёт, и ты пыхнёшь, смеясь, сигаретой,
грузинский мой сибарит, которому чёрт не брат.
О себе я довольно подробно рассказал в двух своих автобиографических книгах – «Зимовье губы Ширильды» и «Полтора километра льда». Каждую из них можно бесплатно прочитать в интернете. Если коротко, то дело обстояло так. Родился я в Молдавии, бывшей тогда, как ты помнишь, цветущим садом Советского Союза. Посреди этого цветения, а также в гуще табачных плантаций и прошло моё босоногое детство. Очень важный момент – я родился в украинской семье, попавшей в Молдавию в начале XX века, но учился в русской школе. По-украински, к сожалению, я не читаю, не пишу да и говорю лишь на «кухонном» языке, потому что в возрасте 16 лет уехал в Россию учиться. Вот эта впитанная с детства русскость и определила всю мою последующую жизнь. После пяти лет учёбы в Московском институте инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии я попал по распределению в Забайкалье, в столицу Бурятии Улан-Удэ. Почему в Забайкалье? Для участия в работах по картографированию шельфа Байкала. Дело в том, что по образованию я инженер по морской геодезии. Кстати, после третьего и четвёртого курсов у нас были интереснейшие производственные практики на российских северных и дальневосточных морях, а также на Колыме. На Байкале же я проработал несколько полевых сезонов, в том числе и в должности начальника партии, после чего перешёл на работу в один из институтов Бурятского научного центра Сибирского отделения Академии наук СССР. Тогда там была создана группа аэрокосмических методов исследования природной среды, выросшая чуть позже в отдел, а затем – в самостоятельный Байкальский институт природопользования. В мои обязанности входила работа с космическими снимками и изучение по ним разнообразных эколого-географических проблем. Всё это было необходимо для создания системы космического мониторинга современных ландшафтов Байкальского региона. Но в 1991 году Советский Союз рухнул и все молодые исследователи ушли из академии на вольные хлеба. К сожалению, прокормить семью на крошечную зарплату младшего научного сотрудника было совершенно невозможно.
К тому времени я был уже вторично женат и растил с женой двоих маленьких детей-погодков, сына и дочь. Своего жилья на первых порах у нас не было. Несколько лет подряд я был заместителем председателя улан-удэнского МЖК (молодёжного жилого комплекса), занимался разработкой его социальной программы. Между прочим, ежегодно мы проводили грандиозные фестивали МЖК на Комсомольском острове на Селенге. В конце концов я заработал свою первую в жизни благоустроенную квартиру – трёхкомнатную, удобной планировки, хотя и расположенную у чёрта на куличках.
Много лет я занимался бизнесом, хотя это дело было мне не совсем по душе. Создал одну фирму, другую, третью… Со временем разные экзотичные виды деятельности сошли на нет и осталась только оптовая торговля… трикотажем и чулочно-носочными изделиями. Никогда раньше не думал, что можно сделать бизнес на носках! Мы снабжали дефицитными в ту пору носками и детскими колготками всю Бурятию (площадь которой равна площади Германии!), у дверей нашей оптовой фирмы постоянно стояла очередь из грузовых автомобилей, приезжавших за товаром изо всех районов республики.
Мне было жаль заброшенную диссертацию. Стихи в те годы шли примерно так же, как листья падают с дерева – без видимой цели, сами собой или же от сильных порывов ветра. К середине легендарных и противоречивых девяностых годов моё финансовое положение значительно улучшилось, но мне совершенно не хотелось посвящать свою жизнь служению мамоне. Да и личная жизнь в те годы была довольно запутанной (будучи женатым, я познакомился тогда с Оксаной). Мне помогла определиться одна загадочная и мистическая история, когда иркутские врачи определили у меня аневризму головного мозга и отправили в Ленинград на операцию, а там «обрадовали», сообщив, что у меня не аневризма, а опухоль, только ещё непонятно – злокачественная она или доброкачественная. Перед лицом смерти человек обычно пересматривает всю свою жизнь – я не исключение. В сущности, было ясно, что коммерция завела меня в духовный тупик, что эта прагматично-материальная жизнь не для меня. Через несколько дней, после дополнительных исследований на компьютерном томографе выяснилось, что произошла врачебная ошибка. У меня не было ни аневризмы, ни опухоли. В Улан-Удэ я вернулся другим человеком. Дальнейшее было делом времени. Развод, женитьба на Оксане, раздел фирмы с коммерческими компаньонами, создание на пару с Оксаной новой фирмы с романтическим названием «Маленький принц», импорт товаров из Франции, сведение воедино черновых набросков диссертации, публикация в Москве научной монографии… Предисловие к ней написал лётчик-космонавт СССР Виктор Савиных, бывший в то время ректором нашего института. Для продолжения исследований мне позарез были нужны современные космические снимки (увы, качество тогдашних российских снимков меня не устраивало), программы для их обработки и… нормальные условия для работы. Появились первые мысли о защите за рубежом.
В 2000 году мы с Оксаной эмигрировали в Бельгию. Мы просто пошли ва-банк, перешли Рубикон, сожгли все мосты – продали бизнес, квартиру, машину и т.д. В случае неудачного развития событий нам просто некуда было бы вернуться. Это была именно эмиграция, а не кратковременная поездка за границу на учёбу. С одной стороны, нас никто не гнал из страны, но с другой – мы не для того получали высшее образование и осваивали наши специальности, чтобы ради самовыживания торговать носками и кирзовыми сапогами. Выгнала нас из страны не власть, а сама жизнь.
В Бельгии я закончил с отличием третий университетский цикл (занятия попеременно проходили в университетах Лувен-ла-Нёв, Брюсселя и Льежа) и со временем защитил в Льежском университете диссертацию по управлению природными и антропогенными рисками Байкальского региона с помощью космической и историко-географической информации. Стал доктором наук. В Льеже мы купили книжный (точнее – газетно-журнальный) магазин с небольшой квартиркой. Этим магазином и живём. При этом я, пожалуй, единственный в Бельгии libraire-доктор наук. Издержки эмиграции…
А. Р.: Напомни, пожалуйста, чем ещё занимается твоя некоммерческая ассоциация «Эмигрантская лира», кроме проведения фестиваля поэзии.
А. М.: Официальный титул моего первого детища – Всемирный поэтический фестиваль «Эмигрантская лира». С 2009 по 2014 гг. прошло шесть фестивалей. Обычно официальная церемония открытия проходит в Брюсселе, основная программа фестиваля – в Льеже и заключительный поэтический вечер – в Париже. Там много всякой всячины – и презентация журналов, и мастер-класс, и вечер разноязычной поэзии… Не менее интересны и традиционные тусовки, происходящие после турнирных баталий. Для тех, кто по разным причинам не может приехать на августовский фестиваль, в зимнее время года мы проводим Международный поэтический интернет-конкурс «Эмигрантская лира» (на сегодняшний день их прошло три). Каждый год, как правило, в феврале-марте проводятся выездные поэтические вечера (с 2014 г. – мини-фестивали) «Эмигрантской лиры» в разных странах. Такие мероприятия прошли в Москве, Кёльне, Париже, Нью-Йорке, Иерусалиме, Амстердаме и Кишинёве. Подобные поездки не дают мне забыть, что я географ… В конце каждого года проводятся «Осенние поэтические вечера «Эмигрантской лиры» в Брюсселе». В 2012 г. к нам приезжал Евгений Рейн в сопровождении Сергея Чупринина, в 2013 г. – Юрий Кублановский, в 2014 г. – Бахыт Кенжеев. Наконец, с начала 2013 года раз в квартал выходит литературно-публицистический журнал «Эмигрантская лира» (на сегодняшний день вышло десять номеров). Кстати, я «пишущий главный редактор» – помимо выпуска всего журнала непосредственно отвечаю за рубрику «География поэзии русского зарубежья». Как видишь, география меня не отпускает… Только теперь на смену физико-географической пришла география поэтическая.
А. Р.: Кроме этой бурной и нескончаемой литературно-фестивальной деятельности, отнимающей всю твою энергию и время, надо ещё и жить, ежедневно вставать чуть свет, ехать куда-то за свежей периодикой, работать в вашем с Оксаной книжном магазине «La Meuse» и, кроме того, ещё и преподавать весь учебный год географию в брюссельском Институте радиоэлектроники и кинематографии, принимать экзамены, готовить лекции, много читать, писать стихи, мемуары, публицистику и прозу, путешествовать и участвовать в приходской жизни местного храма… Каким чудом хватает тебе на всё это сил, здоровья и просто времени, даже если учитывать, что часть нагрузки, конечно, безропотно берёт на себя твоя замечательная и всеми нами любимая Оксана?
А. М.: Саша, говоря о времени, ты нечаянно наступил на мою самую больную мозоль. На протяжении последних пяти-шести лет с пространством мы неплохо ладим – оно раскрывает мне свои самые потаённые и отдалённые уголки, впускает в себя, короче – поддаётся. По крайней мере, от Байкала через Москву и Европу до Нью-Йорка. Возможно, причина в том, что пространство можно «купить» за деньги. Время же более капризно и неуступчиво, оно неподкупно, а главное – смертельно опасно. Тем не менее, мне удалось с ним кое о чём договориться. Время не требует, чтобы я его тратил или даже убивал, я же взамен берегу и холю его. Проще говоря, ценю каждую секунду. В результате этой сделки время, как и пространство, впустило меня в себя и позволило найти место для каждого моего проекта.
Со здоровьем и силами чуть сложнее, поскольку, на самом деле, они стали разменной монетой в моей афере со временем. Слава богу, я веду довольно здоровый образ жизни, уже двадцать лет как не курю и довольно спокойно отношусь к алкоголю. Раньше мы с Оксаной почти каждый день ходили плавать в бассейн, расположенный при отеле напротив нашего дома. Я люблю спортивный брасс, моя любимая дистанция – один километр без перерыва, но в силу пресловутой сделки со временем дистанцию в прошлом году пришлось сократить до 500 метров. А два месяца назад этот отель закрылся на капитальный ремонт на полтора года. Новый бассейн мы ещё не нашли, но активно ищем. В теплое время года бегаем в близлежащем парке.
Расслабиться помогает классическая музыка – у нас подобралась внушительная подборка из нескольких сотен дисков. Кстати, постоянно звучащая классика очень нравится покупателям магазина. В редкие свободные минуты играю на баяне – в школьные годы я закончил музыкальную школу. Инструмент привёз из России лет десять назад. Оксана играет на пианино. Наш кот, которого зовут Котька, обожает фортепианную музыку. Когда Оксана начинает играть, он сначала просто лежит на полу, а потом в полном экстазе переворачивается на спину. Но когда я подхожу к баяну, он сначала неодобрительно на меня смотрит, а после первых же раздавшихся звуков демонстративно выходит из комнаты. Немного пою под гитару – чистая любительщина, хотя играю по нотам.
Несколько лет я преподавал географию в одном из брюссельских институтов, потом появилась «Эмигрантская лира» со всеми своими ответвлениями и мне пришлось ограничиться работой в магазине – хлопотном, малодоходном, но позволяющем в перерывах между покупателями развивать и ставить на ноги своё детище. Я нахожусь в нём с утра до вечера. Между клиентами успеваю делать «лировские» дела. Так что не удивляйся моему постоянному присутствию в фейсбуке. Мой зелёный огонёк там означает всего лишь, что я на боевом дежурстве.
Без Оксаны не было бы не только «Эмигрантской лиры», но и меня самого в нынешнем виде. За 20 лет мы ни разу не ссорились! Оксана пишет иконы в ателье нашей православной церкви в Льеже. Она также серьёзно занимается русской традиционной росписью по дереву, каждый год участвует в разных выставках.
А. Р.: Думаю, мы с тобой самые бассейные товарищи «Эмигрантской лиры», хотя я плаваю стилем фиг-знает-что, но зато каждый день. Много копий было сломано по поводу слова «эмигрантская» в названии фестиваля. Особенно негодовали израильские участники, которые подчёркивают, что вернулись «на историческую родину». Я не понимаю только, что тогда для них Россия, в которой они родились, выросли, получили образование, приобщились к культуре, состоялись как люди и на языке которой они думают, говорят и пишут свои стихи? Для меня это по-прежнему москвичи, ленинградцы, киевляне, молдаване и т.д., а не ближневосточные чужеземцы. Подобная же реакция была поначалу и со стороны посольства и Российского культурного центра в Брюсселе, для которых, совершенно по иным идеологическим причинам, нет эмигрантов, а есть только соотечественники, подогнанные под соответствующую программу. Ты по-прежнему сталкиваешься с этим неприятием?
А. М.: У словосочетания «Эмигрантская лира», действительно, непростая история. С самого начала я хотел, чтобы название фестиваля сразу указывало на его суть – поэзию зарубежья, а также звучало классически и отдавало той архаикой, которой так часто отличается эмиграция. Поэтому разные колоритные и загадочные словечки сразу же отверг. Для тех, кого терзают сомнения по поводу моих креативных способностей, расскажу небольшую историю. В 2006 году я в качестве регионального представителя по Европе участвовал в проведении одного поэтического интернет-конкурса, сопредседателями жюри которого были Бахыт Кенжеев и Олег Горшков. С названием конкурса вышла загвоздка, было рассмотрено несколько десятков вариантов (переписка у меня сохранилась), но в результате остановились на моём предложении – «Муравей на глобусе». Для меня это образ неутомимого «маленького» поэта, не знающего границ и не всегда замечающего, что его «глобус» (поэтический мир) – это не реальная Земля, а всего лишь её литературная модель. Этого муравьишку, бегавшего по глобусу, я извлёк из одного из своих давних стихов:
Живу от опуса до опуса,
как дышит звуками звонарь,
как муравей кружит по глобусу,
как муха бьётся о фонарь,
как физик кормится субсидией,
как старовер возводит сруб,
как, экзотичной бредя Индией,
плывёт в Америку Колумб.
Так что придумать что-нибудь броское и запоминающееся для меня не проблема. Но такой задачи не стояло.
Другой аспект проблемы – отношение к «Эмигрантской лире» власть имущих. На самом деле у меня были серьёзные трения лишь с тогдашним директором Российского центра науки и культуры в Брюсселе. В 2009 году, в ходе открытия первого фестиваля он запретил мне выставлять на всеобщее обозрение плакат с названием фестиваля – это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Поэтому второй фестиваль я проводил уже во фламандском культурном центре. Сейчас, по прошествии шести лет, абсолютно все – и поэты, и журналисты, и работники посольства России в Бельгии к этому названию привыкли и другого уже не мыслят и не хотят.
Что касается наших друзей из Израиля, то я с уважением отношусь к их пониманию своего переезда на землю обетованную не как эмиграции, а как экспатриации «на историческую родину». В большинстве случаев это не антироссийские настроения, а логическое следование иудаизму. Думаю, что край своего рождения они любят так же, как и мы с тобой. Это видно по их стихам. Кроме того, наше название не мешает поэтам из Израиля участвовать в мероприятиях «Эмигрантской лиры».
А. Р.: С не меньшей любовью и уважением и я отношусь к нашим друзьям-эмигрантам. Как бы ты оценил роль эмигрантской литературы по отношению к культурным и языковым процессам на родине, и в чём ты видишь её слабые и сильные стороны?
А. М.: Хороший вопрос – тема тянет на докторскую диссертацию! Тем более что многие вообще отрицают правомерность выделения эмигрантской литературы из единой русской литературы. Кстати, ты знаешь, кто в своё время безапелляционно заявлял, что «эмигрантской литературы не существует»? Троцкий! Времена изменились, поэтому сначала давай определимся в понятиях. Отбросим послереволюционную терминологию и будем условно считать эмигрантом любого человека, выехавшего из страны своего гражданства на новое местожительство. Кстати, примерно такое определение даёт и Большой юридический словарь. В таком случае «эмигрантская литература» – это всего-навсего литература русского зарубежья. Конечно, постсоветская литература сгладила границы и сняла однозначное деление на литературу диаспоры и метрополии, потому что многие писатели из эмиграции постоянно приезжают на родину, где выходят их книги, и наоборот. Но факт остаётся фактом –литература в какой-то степени разобщена. Если я правильно понимаю, твой вопрос носит характер не политический, а чисто географический, как если бы ты спрашивал о слабых и сильных сторонах сибирской литературы по отношению к литературе московской. Уточним также, что мы говорим о современной, неоэмигрантской литературе (В. Войнович, С. Довлатов, В. Аксенов, Н. Коржавин, А. Межиров, Б. Кенжеев, А. Цветков…).
Каждый из нас пишет, как он слышит, но тем не менее в творчестве современных литераторов-эмигрантов можно вычленить три основных подхода: 1) условно говоря, «ностальгический», сфокусированный на сохранении традиций и языка покинутой родины; 2) космополитический, предполагающий у литератора осознание себя гражданином мира, вбирающего в себя всё лучшее, что его окружает; и 3) адапционный, основанный на гибком приспособлении к новой действительности новой родины. Что же привносит в литературу эмиграция, и что она отнимает?
Думаю, что сильные стороны неоэмигрантской литературы вообще и поэзии в частности связаны с её большей внутренней свободой самовыражения, с несомненными плюсами от возможности смотреть на российские реалии со стороны («большое видится на расстоянии» и «лицом к лицу лица не увидать»), с более объёмным видением мира с двух точек (из точки исхода и точки нового местожительства), с возможностью подпитки опытом и идеями у литераторов-автохтонов, с обогащением языка творчества вторым языком и культурой страны пребывания, с большим тематическим потенциалом из-за нахождения в совершенно иной культурной среде, с большей мотивацией для творчества, которое часто служит заменой утерянных из-за переезда видов деятельности.
Слабые же её стороны проистекают от меньшей вовлеченности литераторов-эмигрантов в русскоязычный мир, от разрежённости литературной среды (проще говоря – меньшей численности самих литераторов-эмигрантов) и вытекающих из этого факта последствий, от отдалённости от центров книгопечатания и книгораспространения, от некоторой маргинальности этих литераторов в глазах отдельных редакторов и издателей, а также от меньшего числа читателей (провести авторский поэтический вечер и быть услышанным вживую в Милане намного сложнее, чем в Воронеже).
С появлением Интернета и облегчением пересечения границ некоторые факторы стали менее выраженными, но в общем и целом они сохранились, а, стало быть, сохранилась и разница, нетождественность двух ветвей единой русской литературы. Насколько мне известно, современная литература (и, в частности, поэзия) русского зарубежья и по сей день остаётся наименее изученным участком литературного процесса. Был бы рад опубликовать размышления специалистов по этому поводу в одном из номеров «Эмигрантской лиры».
А. Р.: Саша, ты верующий человек, причём как учёный – верующий сознательно, даже аналитически, я бы сказал, чему свидетельством твоя книга «Зёрна истины. Почему Бог один, а религий много?». Мог бы ты представить свою жизнь и всё, что она по сегодняшний день в себя вместила, без Бога, без Провидения?
А. М.: Для меня немыслимо допустить даже то, что человеческий глаз появился сам по себе или постепенно «эволюционировал» из неживой материи, не говоря уже о самом человеке, помимо глаз обладающим ещё и непонятно как сформировавшимся мозгом. Если человек развился случайным образом «из грязи», то можно ли говорить о каком-то смысле его существования? Всё случайное подчиняется лишь теории вероятности. Выпадет добро или зло – это уж как повезёт… Поскольку я не верю в случайное самовозникновение Вселенной, жизни и человека, я верю в их творение и, стало быть, в Творца. Как следствие, я неизбежно верю и в то, что Бог терпеливо ведёт созданного им человека к какому-то высшему благу, о сути которого можно лишь смутно догадываться. Поэтому да, я верю в Провидение, более того – в моей жизни было немало случаев, когда я ощущал, что меня, как говорится, «Бог ведёт» по правильному пути.
Я немало лет посвятил науке и, конечно же, прекрасно понимаю, что она не отвечает на «проклятые вопросы» – «почему?», «зачем?», «для чего?» и т.д., а всего лишь в меру сил объясняет функционирование существующей реальности. Мой мозг всегда отказывался принимать кажущуюся мне кощунственной идею о случайном возникновении Вселенной и жизни. Я пришёл к Богу методом от противного, потому что без Него всё необъяснимо. Как человеку любознательному, мне всегда хотелось познать Того, кто сотворил мир, в котором я живу. Другого способа, кроме как изучить сам этот мир, я для этого не нашёл. Поэтому я занялся наукой. Эмиграция спутала все карты, и я занимаюсь теперь поэзией. Но ведь это тоже форма познания Бога? Ну а что касается атеизма и атеистов… Я верю в воскресение мёртвого тела, некогда бывшего живым, а мой сосед-безбожник верит, что вся жизнь произошла от мёртвой материи. Поистине, для того, чтобы быть атеистом, нужно иметь гораздо больше веры, чем чтобы быть верующим!
Не скрою, на меня произвело огромное впечатление и то давнишнее чудесное избавление от опухоли и аневризмы. Ты вправе верить мне или не верить, но после той ленинградской истории я постоянно ощущал и продолжаю ощущать заботу и покровительство свыше. Чего стоит одно только проведение в 2009 году без копейки денег в кармане первого нашего фестиваля «Эмигрантская лира» с приездом в Брюссель Б. Кенжеева, А. Цветкова, А. Кабанова, О. Николаевой, Д. Чконии и с публикацией в Москве сборника стихов всех участников фестиваля! Меня никогда не оставляло ощущение, что жизнь была мне оставлена для выполнения некоей цели, или даже миссии (прости за громкое слово).
Есть люди, жизнь которых полна причудливых случайностей и необоснованных решений – они очень даже неплохо живут сегодняшним днём и не сокрушаются по поводу нереализованных планов, поскольку никогда их и не строили. Нет, из этого совершенно не следует, что я ещё с пелёнок запрограммировал свою будущую жизнь и шаг за шагом, наподобие робота, добивался достижения намеченных целей. Хватало и ошибочных браков, и тупиковых проектов. Однако после той питерской истории я довольно быстро заметил, что если не препятствовать некоей мистической силе, помогающей самореализоваться и в общем-то вытягивающей наверх, более того – если в меру сил и понимания логики развития событий этой силе помогать, то всё будет хорошо. Благодаря этому нехитрому наблюдению, из крайности в крайность меня никогда не бросало. Один жизненный этап логически вырастал из предыдущего, и я всегда старался лишь прислушиваться к подсказкам своего внутреннего голоса. Провидение ли это? Думаю, что да.
А. Р. Из наших разговоров я знаю, что в книге «Зёрна истины» ещё не поставлена точка…
А. М.: Нет, я продолжаю над ней работать. Сама идея написать «Зёрна истины» появилась у меня несколько лет назад. Я много перечитал разной философской и религиозной литературы, и, когда объём прочитанного превысил некую критическую массу, ко мне, православному христианину, пришла мысль о необходимости краткого обобщения многовекового духовного опыта человечества с христианских позиций. К тому времени я в меру своих сил и занятости изучил Библию, Тору с комментариями, Зогар, Коран, Авесту, Бхагавад-гиту, Махабхарату (в изложении), Дхаммападу, «Дао Дэ Цзин» Лао-цзы, «Лунь юй» Конфуция и многие другие первоисточники, а также многочисленные комментарии, статьи и книги по разным вероучениям, равно как и разнообразные исследования по истории мировых религий. Но, начав работу над книгой, я сразу же столкнулся с необходимостью объяснить парадоксальный факт сочетания единства Бога и множественности религий. В результате и была написана первая часть книги «Зёрна истины», озаглавленная «Почему Бог один, а религий много?». Вторая же часть книги, с подзаголовком «Как обогатить своё христианское мировоззрение мудростью других религий?», до сих пор находится в работе. К сожалению, пишу я только урывками из-за чрезвычайной занятости.
А. Р.: Хорошо, а веришь ли ты, скажем, в вещие сны?
А. М.: Практически нет. Кроме того, сны я просто не запоминаю, в отличие от Оксаны, которая постоянно мне рассказывает о своих сновидениях. Но в первые годы нашей эмигрантской жизни, когда всё было очень нервно и напряжённо, меня немного поддержал необычный сон, приснившийся в одну из ночей той нелёгкой поры. Во сне я увидел переполненный Большой театр перед началом представления. Зал гудел, люди нетерпеливо смотрели на закрытый занавес. В этот момент откуда-то вспыхнул яркий прожектор, и в его лучах из небольшого окна, расположенного в боковой стене над сценой, под самым потолком… вылетел я. Шум в зале мгновенно стих. Я медленно пролетел над публикой, а потом начал выделывать немыслимые пируэты, то резко снижаясь, то взмывая ввысь. При этом я не махал руками, как птица, а совершал ими движения пловца брассом (это мой любимый стиль плавания). Наконец я совершил прощальный круг и влетел в то самое окно над сценой. Публика взревела от восторга. Повторюсь, я никогда не верил в вещие сны, не верю в них и сейчас, но тот сон действительно приободрил меня. Словно некий таинственный голос в один из самых трудных периодов моей жизни шепнул мне: «Всё будет хорошо!».
А. Р.: Саша, зная тебя, нет сомнения, что ты об этом много думал. Так вот, смысл житухи-жизни, по слову Юры Кублановского, как ты для себя его определяешь?
А. М.: Однозначного ответа у меня до сих пор нет, хотя, да, я постоянно размышляю над этим, в сущности, самым главным вопросом. Аристотелевское «служить другим и делать добро» звучит слишком обтекаемо. Что считать добром? Зарабатывая деньги для своей семьи в прошлой российской жизни, я совершал добро или зло? Ещё в ранней юности в христианской литературе я прочитал, что существование человека на Земле имеет глубокий смысл, великое назначение и высокую цель. Святые отцы терпеливо и доходчиво объясняли, что эта цель определяется природой человека, сотворённой по образу и подобию Бога, то есть имеющей разум, свободную волю и бессмертную душу. Поэтому смысл человеческой жизни заключается в уподоблении Богу, назначение – в наследовании вечной блаженной жизни с Богом, а цель – в познании Бога. Эти слова на протяжении многих лет были для меня довольно абстрактными. Живя в России, я не был воинствующим атеистом, но не был и верующим. Мой путь к Богу был довольно извилистым, но всё изменилось тогда, когда я всем своим сердцем почувствовал, что материальное болото засосало меня по самое горло. Одной из причин моей эмиграции было желание начать новую, более богатую в духовном плане жизнь. Это может показаться парадоксальным, потому что в те годы большинство людей стремилось уехать за границу ради более лёгкой и обеспеченной материальной жизни. Мы же добровольно отказывались от своего относительного достатка ради призрачной духовной химеры. К счастью, оказалось, что это не химера, а истинная жизнь. Я хожу в льежскую православную церковь св. Александра Невского и преп. Серафима Саровского. С удовольствием веду в нашем ежеквартальном приходском альманахе рубрику «Наши прихожане». Так что да, святые отцы были правы! Смысл жизни, по крайней мере для меня – в обновлении души и уподоблении Богу.
А. Р.: Сегодня ты un sujet de Sa Majesté rois des Belges (верноподданный Его Величества короля бельгийцев). Каково твоё отношение, выражаясь бюрократически, к стране проживания и к её обитателям, с которыми ты сталкиваешься вплотную каждый день и в магазине, и в быту, и в своей преподавательской деятельности?
А. М.: В этой воспетой Жаком Брелем «плоской стране» мы с Оксаной живём уже 15 лет. Наше любовное гнёздышко спрятано в одном из уютных льежских домов посреди острова, в свою очередь расположенного посреди реки Мёз. Это французское название реки, протекающей через весь город и известной многим по своему голландскому названию Маас. От нас до Германии и до Голландии – несколько минут езды, недалеко и до Люксембурга, и до Франции. Первые несколько лет мы дотошно изучали все окрестности, удивляясь красоте и уюту каждого уголка этой маленькой страны. Площадь Бельгии равна площади Байкала! В последние годы выезжаем из дома гораздо реже из-за сильной занятости, но когда надо проветрить мозги, мы едем «на природу». Честно говоря, живой природы в Бельгии нам недостаёт. Жизнь тут устроена таким образом, что к рекам и ручьям в большинстве случаев не подойдёшь, тем более в них не искупаешься. Отчасти выручает соседний парк, но он, конечно, не может заменить собой сибирскую тайгу. Арденны с их пересечённым рельефом и обширными лесами в большей степени снимают приступы «географической» ностальгии. Там есть немало интересных уголков, где можно погулять и вспомнить свою таёжную юность. Периодически мы ездим и на холодное Северное море.
Мы полюбили эту страну и чувствуем себя в ней как дома. Да мы и в самом деле тут дома. У каждого из нас по два гражданства – бельгийское и российское. В Россию теперь ездим лишь в гости к родственникам. Мой сын живёт в Санкт-Петербурге, а дочь – в Краснодаре. Оксанина семья давным-давно переехала из Улан-Удэ в Ставропольский край. В прошлой жизни я, наверное, был немцем, потому что люблю во всём порядок. Так вот – в Бельгии во всём порядок. Люди, как везде, самые разные – с одними тебе лучше, с другими хуже, но в целом у нас не было и нет никаких проблем с вхождением в бельгийское общество. Каждый день в магазине кто-нибудь что-нибудь рассказывает, поэтому местную жизнь мы знаем не из газет. А вот чего не хватает, так это солнца – с ним в дождливой Бельгии всегда были сложности. На этот счёт остряки задают вопрос: «Чем бельгийская зима отличается от лета?». И тут же отвечают: «Зимой дожди холоднее!».
А. Р.: О чём ты больше всего жалеешь в прожитом и непрожитом в этом лучшем из миров?
А. М.: Саша, ты не поверишь, но как-то сильно ни о чём и не жалею! Если поднапрячься, то можно посокрушаться о том, что пришлось прекратить научные исследования. Первый раз это произошло после распада СССР, когда мне пришлось уволиться из академического института и с головой окунуться в коммерческую жизнь. Второй раз – уже в Бельгии, когда после защиты диссертации выяснилось, что в без малого 50 лет шансы найти работу в научной сфере весьма призрачные. На этот раз я из науки перешёл в литературную и окололитературную жизнь. Но об этом совершенно не жалею, потому что культуртрегерство (вижу, как изменилось твоё лицо) скрашивает эмигрантское одиночество.
Жалею, что, прожив 18 лет в Забайкалье, не сумел выбраться в Китай…
Что касается непрожитого, то жаль лишь, что оно стремительно скукоживается и с ускорением стремится к нулю. С другой стороны, в этом есть и плюс, потому что время приобрело гораздо большую ценность, чем оно имело вначале. Я давно уже не строю никаких воздушных замков, а живу полнокровной и насыщенной сегодняшней жизнью.
А. Р.: Поведай, пожалуйста, о главных встречах твоей жизни, о тех, чей светлый след в ней пребудет.
А. М.: Главная встреча моей жизни – жена Оксана. Знакомым бельгийцам я в шутку говорю, что это единственная моя добыча, которую я вывез из Сибири. Кстати, 1 июля этого года мы будем отмечать 20-летие совместной жизни. Причём это мой третий брак. Первая жена, Алёна, с которой мы прожили меньше года (большую часть этого времени я проработал в экспедиции на Северном Байкале), помимо своей воли разбудила мою дремавшую Музу. Вторая жена, Лена, родила мне двоих детей (мы прожили вместе 10 лет; уже после нашего развода она погибла в автомобильной катастрофе недалеко от Байкала). Третья жена, Оксана, сделала меня счастливым.
Несколько лет назад в Льеже мы познакомились с Майей Александровной Дурасовой, русской дворянкой, женщиной интересной судьбы из известного в царской России рода. Между прочим, её прапрадед Карл Мёрдер был первым (до Жуковского) воспитателем юного Саши, будущего царя-реформатора Александра Второго. В Москве, в районе Покровских ворот, есть Дурасовский переулок, в котором находится бывший дворец Дурасовых. Позже я написал о Майе Дурасовой большой очерк «Русская дворянка в Бельгии», его сокращённый вариант был опубликован в «Новом Журнале», а полный текст можно прочитать в интернете.
Мне приходилось общаться со многими поэтами – Б. Кенжеевым, А. Цветковым, А. Грицманом, А. Кабановым, Е. Рейном, Ю. Кублановским, О. Николаевой, Е. Игнатовой и многими-многими другими замечательными авторами. Некий А. Радашкевич тоже из их числа. Очень рад дружескому знакомству с Вероникой Долиной. В 1982 году она совсем молоденькой девушкой выступала в конференц-зале нашего института, вторая наша встреча произошла в 2010 году, на приснопамятном фестивале в Грузии. Лет 10 назад в Льеже я встречался с О. Седаковой, Д. Приговым, Е. Фанайловой, В. Павловой и Е. Бунимовичем (после их выступления в одном из клубов мы гуляли по городу и ненадолго зашли к нам домой).
В 2008 году мне с подачи Русско-бельгийского клуба довелось участвовать во Всемирной конференции соотечественников, проживающих за рубежом (он проходил в московском «Президент-отеле»). На нём я впервые озвучил свою идею проведения фестиваля «эмигрантской» поэзии на пленарном заседании перед делегатами-эмигрантами (которых официально было принято называть «соотечественниками за рубежом» – мне не нравится это казённое выражение). Я записался на выступление, но очередь моя никак не подходила. Для того, чтобы мне выступить, один из членов нашей бельгийской делегации, живущий в Брюсселе Александр Пушкин (праправнук поэта) в перерыве разыскал председательствовавшего на заседании министра иностранных дел Сергея Лаврова и попросил дать мне слово. Видимо, Пушкину отказать было невозможно, поэтому вскоре меня пригласили к микрофону. Публика приняла идею «эмигрантского» поэтического фестиваля с интересом, а организаторы конференции – с прохладцей. В кулуарах многие участники ко мне подходили, задавали вопросы, оставляли свои визитки... Пожалуй, эмоциональней всех в приватных беседах был вездесущий Жириновский: «Организуйте... проводите фестивали, конкурсы... мы всё поддержим!». Правда, смотрел он при этом не столько на меня, сколько на фотоаппарат сопровождавшего его фотографа.
А. Р.: Ты человек на редкость принципиальный и можешь быть довольно жёстким в этом отношении. Это, в сущности, драгоценное качество для «Эмигрантской лиры», но, с другой стороны, у тебя не может не быть врагов. Что бы ты пожелал своим недоброжелателям, положив руку на сердце?
А. М.: Головой я понимаю, что недоброжелатели у меня наверняка есть, но по жизни я их не встречал. Врагов нет, это точно. Как бы то ни было, я могу по этому поводу лишь напомнить заповедь Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…» (Матф. 5:43-45).
А. Р.: Аминь. Вернёмся к тебе как к поэту. Мне очень близка твоя любовная лирика, необычайно искренняя, даже простосердечная и всегда неожиданная в своём ракурсе. Ярким примером тому совсем недавний блестящий «Цезарь». Как бы ты определил сегодня свой поэтический стиль, глядя по мере сил со стороны?
А. М.: Прежде всего, в поэзии я «левоцентрист» – чаще всего пишу традиционной силлабо-тоникой, но иногда балуюсь и акцентными стихами. Что касается содержательной стороны… Меня особенно притягивают к себе темы бытия и небытия, времени, жизни и смерти, поиска смысла существования человека, сопоставления себя и Вселенной и т.д. Встречаются и надмирные нотки, связанные с моим восприятием себя как неотъемлемой части единого Божьего замысла. Хотя, как и всякий нормальный акын, я много пишу и о любви, и о своих корнях, и о нынешней эмигрантской жизни… Думаю, что мой поэтический стиль тяготеет к экзистенциальной лирике. Бердяев в своём «Самопознании» писал, что экзистенциальный философ – это тот, у кого мысль означает тождество личной судьбы и мировой судьбы. Своего рода субъект, в котором трепещет вся вселенная. То же самое можно сказать и об экзистенциальном поэте. Кстати, одна из трёх моих поэтических книг называется «Вселенная, живущая во мне».
А. Р.: Эмоциональная сторона и рациональная – в тебе зримо присутствуют обе грани, но как они совмещаются?
А. М.: В моей голове удивительным образом совмещаются рациональное и эмоциональное. Я часто размышлял об этом. Человеческую цивилизацию во многом характеризуют две противоположные категории людей – мыслители и художники (пресловутые физики и лирики). Значит ли это, что поэта и учёного разделяет пропасть? Я так никогда не считал. Познание мира (а поэзия – это одна из форм познания, осуществляемого через слово и образ) невозможно только на эмоциональном уровне, оно требует глубокого рационального подхода. И в творческой фантазии, и в интуиции поэта всегда есть здоровое интеллектуальное начало. В хороших стихах эмоциональное и рациональное гармонично переплетено. Истинный поэт не довольствуется эмоциональной фиксацией на бумаге задевшего его феномена или чувства, он старается проникнуть в его сущность, выявить многочисленные ассоциации – а это уже признак рационального мышления. Американский философ и поэт ливанского происхождения Халиль Джебран Джебран писал: «Между ученым и поэтом простирается зеленый луг: перейдёт его ученый – станет мудрецом, перейдёт его поэт – станет пророком». Но как читателя стихов меня одинаково напрягают обе крайности – и бурливый поток нескончаемых эмоций, и сухая велеречивая информативность. Поэзия и в самом деле должна быть немного глуповата, иначе скулы сведёт. Вопрос лишь в мере. А зелёный луг ни учёному, ни поэту не надо переходить до конца. Побегал с сачком, и вернулся!
А. Р.: Как ловец бабочек на земляничной поляне… Если бы ты не родился поэтом (инженером-геодезистом и доктором наук ты стал по своему выбору), то кем и почему?
А. М.: Мне с детства нравилась история. После школы сначала я планировал поступать в Московский историко-архивный институт, но победила романтическая часть моей натуры и я стал геодезистом. Тем не менее, ещё в студенческие годы я прочитал массу литературы по всемирной и российской истории. В Забайкалье, изучая по космическим снимкам проблемы эволюции и динамики современных ландшафтов, я понял, что без глубокого историко-географического анализа вопросов взаимоотношения общества с природой дешифрирование космических снимков будет неполным. Историческая география – это такая пограничная отрасль знания, которая изучает историю формирования современных ландшафтов под влиянием антропогенных факторов. После нескольких лет исследований написал целую книгу с умным названием «Динамика антропогенных ландшафтов Западного Забайкалья (историко-географический подход)», в которой описал механизм взаимосвязи общества и природы в Байкальском регионе с момента его заселения человеком в верхнем палеолите (35 тысяч лет назад) до наших дней. А в своей диссертации я обосновал новую научную дисциплину – историко-космическую географию ландшафтов. Речь идёт об одновременном использовании двух взглядов на ландшафты – с космической высоты и с исторической глубины. Так что я охотно стал бы историком, а точнее – историко-географом.
А. Р.: Кто из наших классиков продолжает для тебя освещать сегодня перепутья, закоулки и тупики мирозданья?
А. М.: К 50 годам (а тем более к 50 с гаком) большинство людей уже прочитало основной блок произведений русской классической литературы, и я тут не исключение. Хотя кое-какие дыры заделываю до сих пор. Не буду приводить полный список своих любимых писателей и составлять рейтинги повестей и романов – это займёт много места. Скажу только, что со студенческих лет мой любимый русский писатель-классик – Фёдор Достоевский. Особенно люблю перечитывать или просто перелистывать роман «Идиот», впервые прочитанный в 20-летнем возрасте и очень сильно на меня повлиявший. В силу своего южного происхождения люблю Гоголя. Часто перечитываю Чехова, Бунина, Куприна, Набокова. К Толстому немного поостыл после того, как прочитал его антихристианское «Четвероевангелие», о котором сам писатель говорил: «Это сочинение (...) есть лучшее произведение моей мысли, есть та одна книга, которую (как говорят) человек пишет во всю свою жизнь». В «Четвероевангелии» Толстой отвергает учение о Святой Троице, отрицает божественную природу Христа и не признаёт его Воскресение, относится с презрением к иконам, высмеивает христианское учение о спасении и т.д. Читать всё это христианину очень тяжело.
Конечно же, всегда под рукой книги Солженицына и Шаламова.
Из современных писателей люблю Фазиля Искандера и Довлатова. С удовольствием прочитал с десяток повестей Акунина – мне нравится в них не столько детективная интрига, сколько сочный исторический колорит.
А. Р.: Это о прозе. А кто твои любимые, настольные пииты?
А. М.: Поэзия – это безбрежный океан, в котором можно легко утонуть и ещё легче – потеряться. Если, конечно, читатель не владеет основами «поэтической навигации». Я не буду называть никаких фамилий, потому что на самом деле у меня несколько десятков, если не сотен любимых поэтов – как русскоязычных, так и «переводных». Мой подход заключается в том, что я не отбираю для себя нескольких любимых поэтов с тем, чтобы потом восхищаться любой написанной ими глупостью, а практически у каждого прочитанного мной автора выделяю понравившиеся мне стихи. У каждого серьёзного поэта есть первоклассные стихи, будоражащие и царапающие душу, и есть стихи проходные, совершенно не трогающие. Читаю я по старинке, с ручкой в руках. В книгах (не библиотечных, конечно) подчёркиваю зацепившие меня места, а сами понравившиеся стихи отмечаю галочкой в содержании.
А. Р.: То же творю и я, грешный, причём с юности… Грядущий хам Мережковского уже давно ржёт нам в лицо. Силы «духовного рабства и хамства, питаемые стихией мещанства, безличности, серединности и пошлости» легко одержали верх, и от этого не надо прятаться. Нынешний литературный мир переполнен оглушительным и удушающим интернет-потоком графомании, воинственного невежества и бесстыдного самодовольства. «Мои произведения» – так они говорят о своих жалких, беспомощных потугах. И всё же, что бы ты пожелал не им, чьё имя легион, а реликтовым юношам, которые в священном трепете лишь вслушиваются в неясный и завораживающий лепет Муз?
А. М.: Только что я упоминал Толстого, поэтому, прочитав этот вопрос, сразу вспомнил его Анатоля Курагина… Бездуховность сопровождает человека со времён каменного века. Если бы всё человечество отличалось высокими духовными принципами и возвышенными чувствами, не было бы нужды и в миссии Иисуса Христа. Быть бездуховным гораздо страшнее, чем быть бездушным. Что же касается потока графомании, то для меня очень важна мотивация графомана. Если человек искренне тянется к поэзии, но ему недостаёт знаний, опыта или дарования, то дело хотя бы частично поправимо. Как минимум, знания можно приобрести. С дарованием, талантом всё сложнее… Ищущие графоманы – это ведь и наши читатели. Да-да, я никогда не устану повторять, что сотни тысяч «поэтов» сайта «Стихи.ру» – это потенциальные читатели нашего журнала. Ведь не секрет, что стихи читают преимущественно люди, сами их пишущие. Мне и графоманами-то их не хочется называть… Скорее начинающие поэты или поэты-любители. Всем им хотелось бы пожелать одного – читать как можно больше стихов самых разных поэтических школ и направлений. И – читать наш журнал!
Хуже дело обстоит с воинствующими графоманами… Когда в редакционной почте я вижу очередную подборку стихов без сопроводительного письма и даже без элементарного приветствия, мне сразу ясно – очередной воинствующий… Пожелание для таких людей одно – научиться хорошим манерам, а ещё лучше – посетить психотерапевта.
Но проблема графомании касается не только «реликтовых юношей». Это беда и многих умудрённых опытом и регалиями мэтров, пишущих более чем профессионально, но часто повторяющихся и не желающих ни притормозить, ни измениться. Графомания в поэзии – это ведь не только неумение писать хорошие стихи, но и патологическое стремление писать их в большом количестве. Подобная высококачественная поэтическая психопатия пугает меня не менее неумелого сочинительства.
А. Р.: Согласен. Умение заткнуться, прикрыть кран, не нарушать великое молчание попусту – это тоже бесценный дар своего рода. По принципиальным соображениям, заслуживающим всяческого уважения, ты никогда не печатаешь в нашем журнале своих стихов. Но сегодня, для этого юбилейного номера, я прошу тебя подарить своим читателям одно стихотворение Александра Мельника.
А. М.: Саша, в самом начале ты упоминал моего «Цезаря». Вот он:
Сквозь дыры в небе сыпется труха –
не за горами мартовские иды.
Стучусь к тебе, подальше от греха,
чтоб заглушить на Цезаря обиды.
Нет, я не Брут – брутален иногда,
но это от нехватки витаминов.
Свистит в трубе татарская орда,
взлетая к небу с дымом от камина.
Чудак-февраль вздыхает по весне,
куда-то всё уходит… а под утро
глазеет свет сквозь щёлочку в окне
на поле битвы после камасутры.
Пока готовит кофе егоза,
любовница – вчерашняя девчонка,
я протираю сонные глаза.
Мне снился Цезарь в облике ягнёнка.
А. Р.: Спасибо, Саша. Мистическими шагами мы приблизились к сакраментальному вопросу наших интервью. Вот ты, по собственному признанию, смолоду упорно бившийся «над квадратурой круга», подошёл в своих внемирных блужданиях к некому замшелому камню в духе сельских элегий Жуковского, на котором значится твоё полустёртое земное имя... Приглядись, пожалуйста, и прочти надпись под ним.
А. М.: «Когда дело завершено, человек должен устраниться», – говорил Лао-цзы. Устраняться пока не хочется, потому что конца и края начатому делу не видно… Но ничто не вечно под луной.
На упомянутом тобой камне я, православный христианин, вижу лишь два слова.
Я вернусь!
Александр Радашкевич и Александр Мельник. Льеж, август 2015. Фото Оксаны Коношонкиной.
|
