Остров-cайт Александра Радашкевича / Поэзия / ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНЫЙ ПАРК

Поэзия

ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНЫЙ ПАРК

        

 

ПРОЩАНИЕ С ПИТЕРОМ*

 

 

 

 

Ну что тебе сказать, мой Питер,

друг? Уж месяц нет тебя, а я узнал

сегодня. Ты не любил стихов и

праздных вздохов. Лишь говоря

о древних предках и о том, кого

мы звали «наш великий князь»,

твои глаза достойно увлажнялись.

Ну кто теперь спагетти в башне мне

переперчённые подаст с гербами на

старинном серебре и кто бургундское

нальёт в звенящие столетьями бокалы?

Оревуар. Прощай. Ауффидерзеен.

 

Ну что тебе сказать, мой Питер,

брат? Здесь пасмурно, и льют дожди.

Ты ёжился от этакой погоды. Пустой

Париж, а море под окном всегда

поёт в твоей последней Ницце.

Во славе католических небес, я знаю,

ты не изменил ни воспитанию, ни

перечню манер и ни литой, как статуя,

породе, и на латыни горний Ганимед

тебе предложит прейскурант

отборнейших нектаров и амброзий.

Оревуар. Гудбай. Ауффидерзеен.

 

Ну что тебе сказать, мой Питер,

вдруг? Ты лучшим был из всех земных

баронов, и горсть таблеток запивал

хорошим виски с крошкой ледяной,

сверкнув фамильным перстнем тем

с печаткой. Уходит то, что не пройдёт,

и остаётся то, чего не будет. И там,

и там, где наш великий князь, ему ты

поклонись, а мне, прошу тебя,

приснись с улыбкой детской той под

аккуратными тевтонскими усами.

Оревуар. Пока. Ауффидерзеен.

 

 

 

________________________________                                           

*Барон Питер фон Рекум (1936-2007)

 

 

 

 

 

  

          УТРЕННЕЕ 

 

 

 

Целуя звезду на плаще Приснодевы

и лоб прижимая к коленям Христа,

прорежется утро. А после – всё после:

сторонние люди, порожние полдни,

и было, что будет, и смылится мыло,

и небо прорежут косые морщины,

чтоб вновь, упадая до вогнутых круч,

мы рваные сны разводили руками,

чтоб как-то и где-то, за что-то-нибудь,

уст полуотверстых отнюдь не касаясь,

палили блаженства танталовых мук.

 

...За тех, кто спит на свете

этом, за всех, кто жнёт на бреге

том, за страх и сомненья, за светлые

рати, за маму и брата, за вражии

волшбы и даже, и даже, вотще

уповая, за русские дали

и детский народ...

 

Пылится дорога, молчит колокольчик,

надорванный серым кроссвордом дорог.

О чём он поёт, растревоженный

ельник? О чём замолчал откудесивший

слог? Все бури недвижны, все камни

как камни: текут ли иль дышат 

в затылок шершавый постылых надежд,

чтоб снова легло оглашенное утро

обвалом обратным благих облачков,

целуя звезду на плече Приснодевы

и лоб подставляя ладоням Христа.

 

 

 

 

 

  

ПРАЗДНИК 

 

 

 

                      К. Д.  Померанцеву

 

 

 

Зимний день. Без неба. Наберу

старую статью о вашей смерти. Разве

вы до сей поры мертвы? Разве мы

об эту пору живы? Что-то

мне и вправду не того... Помните,

как с вас сорвали шапку русскую

в парижском переходе гулкого

посмертного метро?.. К пеплу

вашему намедни заходил – в нише,

что за стенкою от Каллас, и попал

на праздник Всех святых. Сколько

же их там по всем углам

стояло! Да и вам не спалось

в белый полдень во слепых угодьях

Пер-Лашез. Да и вам чего-то

не хватало в праздничной и траурной

толпе, в раскурчавых жёлтых хризантемах,

в мраморном лесу крестов и стел,

обелисков, ангелов на склепах,

конных статуй, лопнувших могил –

в тех пустых и пыльных иммортелях,

что, засохнув, вроде бы не вянут

никогда, как в раю, в Артеке

всех святых, собранный старательно

гербарий. Зимний день, без неба

и без дна. Зимних душ

святое поминанье.

 

 

 

 

 

 

ПОЕЗД 

 

 

 

Отправляется поезд с вокзала.

«По вагонам! Просим, господа!»

С небывалого вокзала отбывает

в навсегда. И костюмы всех

столетий не мешают в нём друг

другу. Служат дамам кавалеры,

подавая с поклоном конфекты, а

мороженые фрукты запивают

кофе-глясе. «Как свежо тут!

Не правда ли? Только... только

пар не идёт изо рта» «Полно

врать-то! Оставьте. Пустое. Вот

извольте потрогать: под фраком

у меня шерстяное трико». Есть

и детские вагоны, где голубенькою

лентой подвязали крестик белый,

где недвижно юлы вращенье, только

поезд не ждёт никого. «Осторожно,

господа! Отправленье неизбежно!

Первой станет остановка «Воздухо-

плавательный парк». Кто-то машет,

роднее родного, и зовёт нас, почти

улыбаясь. «Что ж ты плачешь?»

«Так. Тебя там, братишка, увидел...»

Отправляется поезд с вокзала.

С небывалого вокзала отплывает

в навсегда. «По вагонам! Просим,

торопитесь! Объявляем отправленье!»

«Это где ж?» «Да там, в посадке...

Только ты не садись, не садись!

Не садись в него сам никогда».

 

 

 

 

 

          И ТЫ, МОЙ САД 

 

 

 

На свете ластится осенний ветерок,

и мой гамак качается под яблоней

над бездной, и ты, мой сад, меня

переживёшь, как пелось в позабытой

песне тем голосом, который звали

мы, когда был зыбок мир, как этот

свет, Валерий Ободзинский.

 

Всё реже письма прошлое нам шлёт,

всё глубже сон дневной и яростней

глазастые его кошмары, стучащие

под утро в нашу дверь, на все

закрытую засовы, как храм лесной,

где по ночам всё гуще плачут чёрные

иконы об этом и о том.

 

Всё слаще плоть хрустящая плодов,

и нежный мозг орехов молодых,

нашаренных в траве, всё крепче

пахнет йодом. Всё радужней

кружатся паруса, всё ласковей

качает ветерок под яблоней меня над

зёвом светлой бездны.

 

Всё строже письма прошлое нам шлёт.

Как прежде, пригвождён ко времени

и к месту, и ты, мой сад, меня

переживёшь, как пелось в позабытой

песне тем голосом, который звали

мы, когда был звонок мир, как этот

свет, Валерий Ободзинский.

 

 

 

  

 

ПРОВОДЫ 

 

 

 

И провожая чужих друзей туда,

где их давно не ждут,

на полупьяном вокзале мы речь

ведём задумчиво и вкрадчиво

о том, чего не помним и не знаем;

и возвращаемся так торопливо,

как будто есть к кому

и для чего, и поднимаемся

скрипучей навощённой лестницей,

как в прошлом липком сне,

и открываем настежь в небо,

в небо, в небо мансардное окно

и слушаем мучительно непрожитую

музыку, не забывая, что

на карнизе обшарпанном, узком

всю ночь и всё утро, мигая

тяжким белым веком, умирающий

голубь всё боится уснуть.

 

 

 

 

 

 

                    ИСКУССТВО ЖИЗНИ 

 

 

 

О, если вы ещё не жили, а всё собирались да страстно

тужили, научитесь жить в Париже, где, принимая нокаут

фортуны, лишь вздыхают глубоко и выпускают с шумом

воздух сквозь любезную улыбку, где шарфик подбирают

в тон перчаткам, а галстуки, конечно, по контрасту,

 

где старинные лики великих романов проплывают в лунный

полдень мимо пьющих терпкий кофе с колониальным горьким

 шоколадом. Упражняйтесь жить в Париже: антрекот с багровой

 кровью разжевать светло и плотоядно, глядя вдаль и мимо

жизни, мимо мира сквозь сверкающие стёкла, сквозь навеки

 

завешенный полог полых вежливостей и куртуазностей

велеречивых. Даже утром, после вчерашнего, когда «волосы

болят», научитесь особой смесью у надраенной цинковой

стойки, как они, «сполоснуть поросёнка» – с достоинством и

блеском господина. Наловчитесь по-парижски никогда не менять

 

своего утверждённого Институтом пяти академий мнения и,

слушая всех, никому не внимать, процедив сквозь зубы «да?» и

«неужели?» Если вы ещё не жили, научитесь умирать, укладывая

всех своих друг на друга, как в слоёный пирог, как в копилки

их бетонных могил, уставленных горшками анемонов, роз и

 

иммортелей, но на вечную дорожку непременно пропустите

стаканчик вязкого бордо. Если вы давно не жили, навостритесь

жить в Париже, где всякий миг земной того вкуснее, крепче и

дороже, который (благодаря Творца, как варвары, на «ты») по

неумению вы толком не прожили. Над золотым горячим

 

круассаном, у Сены, в маленьком кафе бессмертен каждый

жест в Париже, где нежно и упрямо практикуют искусство

жизни, смерти и любви у злого неба прямо на виду. О, если

вы ещё не жили, а лишь собирались и наяву себе не снились

на этих ломких берегах, – оревуар, бонжур и о-ля-ля!..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)