ЛИСТАЯ НЕБО
ГДЕ-ТО
Давай возьмём с тобой билеты в безвестный край,
тот, что за камерой храненья забытых в небе чемоданов,
без пересадки и посадок, из снов беспутного круженья,
что населяют втуне утра, давай, давай. Похерим зимние
приметы прилежных дней, нерастолкованные руны
в пустых шкафах, давай сорвёмся с тем балконом
в кромешный рай за шлейфом недошедших писем из более
чем странных стран, где заплетаются недели и где зимуют
наши дни. Утрачен след, окно забито, раскрыты карты
на камнях. Давай покаемся ревниво о том, что время
отпускать себя и тех, кто облачён в неприкасаемые ризы
лучом оледенелых солнц, не ждать, не ведать, не цепляться
за осыпающийся край. Давай возьмём с тобой билеты в себя,
в тебя и в нас с тобой, в забвенный дол разминовений,
где встреч размытая черта, уроним ключ, поднимем веки
над окаянной немотой, с обрыва памяти забытой, за амальгаму
всех зеркал сорвёмся в чаячее где-то, давай, давай.
УЛОЧКА СРЕДНИХ ВЕКОВ
Двуногий житель Жан Лантье безбездно
обретался тут в тринадцатом сотлевшем
веке, он чем-то торговал или владел тут
чем-то, и честно ближних надувал, прося
индульгенций у кюре и витражного неба,
не зная, что мы будем ковылять тенистой
улочкой его через восемь усопших столетий
и нежно верить, как и он, что для чего-то
сюда забрели и даже здесь чего-то значим
для благовествования весны.
Мир есть поприще падших душ, гласит
собор вселенский, но иножитель Жан Лантье,
сносивший тут не раз рогатые пулены,
изображая joie de vivre* и, возможно, не очень
живя, уж наигравшийся в загробную любовь
и в зеркала нагие рая уж наглядевшийся давно,
нас не устанет привечать на тесной улочке,
упёршейся в него, куда с тобой, заблудшие
иноземляне, мы всуе впали нынче из весны,
как в сон обетованный.
__________________________________
* Радость жизни (фр.).
СНЕЖНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
Анастасии Андреевой
На своих неуместных местах,
пригвождённые каверзным роком,
как бродячей окрестно чумой,
мы внимаем немым облакам
над ландшафтом безвинного мира:
грешно снюсь разбитному Парижу,
млечно бредит тобою Брюссель.
Пригвождённые сирой свободой
ко своим несусветным крестам,
как летается нам поневоле,
как нам дышится без дураков
в чужеродно-чужбинном просторе
тех отечеств, где всякий чужак.
Я хожу в твои голые рощи
за глотком из иссякших ключей,
ты вплываешь в незрячие окна
обитаемых мною дворцов.
Занимаются смерчи видений,
ускользают за взгляд корабли,
забываются ветхие дети,
нежно видясь у края друг другу
на своих неуместных местах.
САУДАДИ
Полумладость, полустрасть,
полслезы в пустом окне – саудади,
полусладость в гоготне получаек,
и майолик лазурная блажь
в полумраке витражных радуг.
Мы вернулись, будто врозь,
восвояси, как Тежу – в голый океан
полуяви.
В гранёных стёклах
резные лики, и сроки поржавелые
на мраморных часах, чтоб с виража,
взрывая прану, горланя фадо,
свернуть за воздух, влететь за
время в лиссабонском слепом
трамвае, в прописные полусны
саудади.
ВОЗВРАТНОЕ
I.
На любезных поминках поэзии возглашаем имена,
делая вид, что их слышат и помнят, и читаем,
читаем, читаем друг другу под спудом вязкой глухоты.
Средь подключённых к лукавым пустотам, меченых,
траченых и отключённых, нас нет давно в помине,
как и вас. Сизые смерчи развоплощений вырывают
из рук номера телефонов и разносят по вспухшей Неве.
Тени, стёртые тьмой, обивают гранитный порог
у твердыни оплавленных душ, и я брожу по смытым
адресам, и ставлю точки, точки, точки, но получается
тире – на бескровных руинах того, что вот уже совсем
не Ленинград и что вовек не будет Петербургом.
II.
Минуют бережно века, целует веки финский ветер,
из окон памяти забытой давно никто не смотрит вслед.
О, мой Петрополь неразменный, как той любви,
что нежно предала за краем павловской тропы,
как небу юности и карточной могиле, тебе верны
немые часовые на зазеркальных невских берегах,
где чайки плавают в груди, отнюдь меня не замечая.
ЛИСТАЯ НЕБО
Листая небо отрешённо в необитаемые дни,
на плечи канувшего срока слагая мнимую вину
и юной музыки миндальные лады прослыша за
незапертым пределом, на росстанях смыкаемых
разлук, где отшуршали мамины шаги в прихожей
приснопамятного лета, заворожённо отплывая
к зеркальным островам без берегов в облаках
волокнистых Эль Греко, как в глаза деревенского
цвета, где ютится за бездомным порогом любовь,
перебирая чётки снов и зим необоримых,
листая небо обомлелое в необитаемые дни.
ФОТОЭЛЕГИЯ
Глаза отчаливших влюблённых, глядящие оледенело
в иные небеса, рука в руке, в одеждах воскресенья,
так праведно сотлевших за кромкою времён, в краях,
которым нет имён на картах невозвратного скитанья.
Сколько песен над миром погасло, сколько сказок
за небо сошло, но пламя взглядов чёрно-белых живее
нынешних живых, нежней, круглей и сокровенней
стеснительные локти на бутафорском мраморе колонн
под сенью намалёванных соцветий, в розариях пра-
бабушкиных снов, где зайчики мечты в зрачках
распахнутых играют по воле откативших солнц.
«Былое – было ли когда? Что ныне – будет ли
всегда?»* – успела птичка вам пропеть, что вылетает
ритуально из камеры-обскуры. Глаза нечаянно
влюблённых из непроявленных небес, за вспышкой
и дымком простынувшей надежды, пока ещё не пал
картонный полог эпилогов, в какую даль глядели вы
так непроглядно над прорвой неоплаканных веков?
_____________________
*Из Тютчева.
В ПАРКЕ СО
Я пришёл к тебе прощаться, фиолетовое лето,
на серебряной скамейке. В обелисках кипарисов
ты уже не начиналось, ты ещё не проходило.
Сколько лет из лета в лето мы впадали по ранжиру
в вероломные бураны, в ледяные листопады
там, за устьем млечной Леты, где любили
и томились, всё сбираясь не остаться
и стараясь не пройти.
Как безлюдно. Так безбожно разверзаются лакуны,
на подлунном трафарете проступают пятна ртути.
Я пришёл с тобой расстаться, целовать нагие ветви
с позапрошлою листвою. Был лишь твой, теперь
ничейный на подоблачной скамейке, фиолетовое
лето на серебряном рассвете. Обними меня
за душу: ты ещё не начиналось, ты
уже не проходило.
«Интерпоэзия» (Нью-Йорк – Москва), №3-4, 2018 г.
|
