Остров-cайт Александра Радашкевича / Поэзия / Переводы на немецкий Агнес ГОССЕН (Бонн, Германия)

Поэзия

Переводы на немецкий Агнес ГОССЕН (Бонн, Германия)

 

 

 

*   *   *

 

На драгоценном, утлом островке
неверной жизни –
среди разительно возможных
невозможностей,
среди возможностей, желанных
иногда, – забельских
далей – домирных – лиственные
пропасти разглядывали
нехотя, подолгу приблудшего
меня. Уфа – обрыв
глухой и злополучный, откуда
в рваный мир
сорвался всуе я, захлопнув веки
страстно и блаженно,
как вспуганные ангелы, у края
прозревшие заведомую
тьму и шелест тощих крыл, и гадов
тёплых шевеленье
на поднебесном, утлом островке
порожней жизни –
среди желанностей, возможно,
невозможных и
невозможностей, желанных,
как всегда.

 

2005. Уфа

 

 

*   *  *

 

Auf einer schäbigen, mir teuren Insel

des untreuen Lebens –

zwischen erstaunlich möglichen

Unmöglichkeiten,

zwischen Möglichkeiten, gewünschten

manchmal aus der weiten  Ferne 

hinter dem  Weissen Fluss –

noch friedlichen – mit Schluchten

voller Laubbäume, die ohne Interesse

mich, sich hier verirrten,

anschauten. Ufa - des Ufers Hang,

so dumpf und bösartig, von dort

in die zerriss'ne Welt

bin ich geflohen mit geschlossen‘n Augen

so leidenschaftlich und naiv,

wie verschreckte Engel am Abgrund,

die ahnten die bestimmte Dunkelheit,

den Rausch der mageren Flügel

und der warmblütigen Reptilien

Wuselei unter dem Himmel

auf einer schäbigen Insel

des leeren Lebens –

zwischen Wünschen, wahrscheinlich

unmöglichen,

und Unmöglichkeiten,

die man sich wünschte,

immer wieder…

 

 

 

 

 

*    *    *

 

Терять всё то, терять всех тех

ударит сирый час, и нет тогда

слабее, сильных, нас и нет

безбожнее с бескрылой птицей

имени на стынущих устах и

небом, рухнувшим на глиняные

плечи. Не верю. Не хочу. Пусти

меня в назад, где живо всё, где

живы все и нет нужды в побасенках

надежды. Но эти зимы больше

не пройдут, не стает лёд с побегов

вешних, лишь звоны хладнодушных

звёзд напомнят ангелам, как мы

любили в пустой канве тех

сказок безнадёжных, что нас не

научили терять всех тех, терять

всё то, кого-чего, чему-кому,

о ком-о чём теперь уж ни к чему.

 

                                   2009

 

 

*   *   *

 

Verlieren alles, verlieren alle
Schlägt irgendwann die graue Stunde.
Dann gibt es keine Schwache, Starke
auch uns gibt es nicht mehr, auch
keinen Namen auf den kalten Lippen
des gottlosen Vogels und des Himmels,
der auf die Schulter stürzt. Ich glaub’s nicht.
Will nicht. Lass mich zurück, dahin,
wo alles lebt und alle leben, und
wir keine Hoffnungsmärchen brauchen.
Doch diese Winter gehen nicht vorbei,
das Eis auf den Frühlingsblüten taut
nicht auf. Nur kalter seelenloser Klang
der Sternen wird die Engeln erinnern,
wie wir den leeren Versprechungen
der Märchen glaubten, dass man uns
nicht beigebracht hat, verlieren alle,
alles, das.., wen, was… wem, warum…
Was jetzt zu wissen, nicht wichtig ist.

 

 

 

 

ДВЕРИ

 

 

Святые двери одиночеств, за ними

тёмные огни и поезда,

на которые мы опоздали в отыгранной

судьбе, за ними небо,

небо одиночное, но там никто уже не

встанет меж ним

и рухнувшим тобой в пустыне

поздних ран и робких

откровений.

 

Слепые дали одиночеств, за ними

сон платановых аллей

и реки, вспять стремимые, за ними

ранние ветра в кристальной раме

межнебесий, где тает

вереница первоптиц, где мы

всегда совсем одни

и никогда не

одиноки.

 

Святые двери одиночеств,

без стука и ключа, с великим трепетом

мы их приоткрываем, мы их

не закрываем

никогда.

                                   2012

 

 

Die Türen

 

Heilige Türen der Einsamkeiten, hinter ihnen

dunkle Lichter und Züge,

die abgefahren sind ohne uns

im verspielten Schicksal, dahinter

der Himmel, einmalig, allein, nur dort

wird schon keiner stehen zwischen ihm

und dir, den zusammengebrochenen,

in der Wüste der Spätwunden

und schüchternen Offenbarungen.

 

Blinde Weiten der Einsamkeiten, hinter ihnen

der Traum von Platanenalleen und Flüssen,

die rückwärts gezwungen zu fließen, dahinter

frühe Winde im Kristallrahmen 

des Raumes zwischen den Himmeln,

wo eine Schar von Urvogel

sich hintereinander auflöst,

wo wir ganz allein sind,

doch nie einsam.

 

Heilige Türen der Einsamkeiten,

ohne anzuklopfen und ohne Schlüssel,

sehr aufgeregt und schüchtern,

öffnen wir sie nur einen kleinen Spalt

und machen sie nie ganz zu.

 

 

 

 

*   *   *

 

Сардиния в исходе октября,

милосердная осень, какой не бывает.

Полотенце пахнет телом, и ты слушаешь,

как бьётся голубое сердце моря, а стволы

меняют кожу, молодея без причин,

эвкалиптовые ветры увивают гранитные

пни сеном водорослей седоватым. И глотая

антипасти, ты вгрызаешься без антипатии

в резиновое мясо каракатиц. Потусторонние

кошки у захлопнутых на зиму вилл,

полых гор воздутые громады льют

в домирные долины недвижимо облака.

 

Без дождей и без людей, позабыв, простив,

отринув, время лакомиться миром, время

впериться устами в изумрудную волну.

В этом призрачном порту к белой яхте

«Се ля ви» пришвартована «Мечта», как

у Грина в Зурбагане, и головка динозавра

там, над пиниевым лесом, покачнулась,

как бутон. Полотенце пахнет пеной, веет

ветер беспредметный, облака пошли в галоп,

и тебя уже не помнит голубое сердце

моря, и всё, что отжито, не стоит

Сардинии в исходе октября.

 

                                   2013

 

 

 

*   *   *

 

Sardinien beim Oktoberausklang,
barmherziger Herbst, den es gar nicht so gibt.
Nach deinem Körper riecht das Handtuch und du hörst
wie das blaue Meeresherz schlägt und Baumstämme
wechseln ihre Haut und werden jünger ohne Grund.
Die Eukalyptuswinde wickeln die Granitstämme
mit fast grauem Heu der Algen. Du schluckst
die Antipasti und knabberst ohne Antipathie
am gummiartigen Fleisch von Tintenfischen. Jenseits
Katzen vor den winterverlassenen Villen.
Die luftigen Riesen von hohlen Bergen ergießen
die reglosen Wolken in Vorzeittäler.

Ohne Regen, ohne Menschen, vergessen, verziehen,
verstoßen, die Welt genießen, es ist Zeit
mit den Lippen die Smaragde der Wellen zu berühren.
In diesem luftigen Hafen ist die Jacht
„C‘est la vie“ und mein Traumboot vertäut,
wie bei Grin im Surbagan, das Dinoköpfchen
schaukelt über den Pinienwald wie eine Knospe.
Das Badetuch riecht nach Wellen, es weht
ein gegenstandsloser Wind und es galoppieren die Wolken,
und du bist schon vergessen vom blauem Herz
des Meeres, und alles, was schon verlebt, ist nichts
gegen Sardinien beim Oktoberausklang.

 

 

 

ПУСТЫННИК

 

Ни жало жизни, ни кресты,

цепляющие даром за пустоту

пустот, ни гефсиманская  Gethsemane

громадная тоска, ни нечто

замышляющие тени, что

шарят по тупым углам, ни

глыбы мраморные облаков,

ни стёртые слова, ни сны

мирские, ни предрассветные,

когда нам снится детство,

уж не мешали отшельнику

глядеть в святое небо ранних

вечеров в скиту забвенном и

немом, куда никто по воле

или оной против не доходил

годами по кромке пропасти,

тропой петлистою, звериной.

Так жил бесхитростно, не зная

тоскования в глазах и думами

чела не морща, читать от века

вовсе не умея ни святцев, ни

псалтыри, не зная молвить

«Отче наш», и лишь, бывало,

твердил на ветер: «Господи,

я – твой, ты – мой». И больше

ничего. И никого там больше.

«Я – твой, ты – мой». А душу

как сомлевшую отдал, так на

могилке взошло ветвистое

седое деревцо, сокрывшее

её крылатой тенью, и на

листке, на каждом маятном и

малом, «я – твой, ты – мой»

читалось всякому и никому.

 

2008

 

 

Eremit

 

Nicht des Lebens Stachel, nicht die Kreuze,

sich umsonst an die Leere aller Leeren

klammernde, nicht die

riesige Sehnsucht von Gethsemane, nicht etwas

ausbrütende Schatten, die tasten

in stumpfen Ecken, nicht die

Berge von marmornen Wolken,

weder die abgedroschenen Wörter

noch die weltlichen Träume

oder die aus der Kindheit vor dem Erwachen

störten den Eremit beim Beobachten

des heiligen Himmels an frühen Abenden

in einer vergessenen stummen Einsiedelei,

wohin keiner freiwillig oder unter Zwang hinkam

jahrelang am Rande des Abgrunds

auf einem verschlungenen Tierpfad.

So lebte er sehr einfach, ohne

Sehnsucht in den Augen und ohne

Gedankenfalten auf der Stirn, nie

zu lesen gelernt weder den Kirchenkalender,

noch den Psalter, nicht mal das

"Vaterunser" konnte er aufsagen,

nur ab und zu wiederholte er den Wind:

"O Gott, ich bin dein und du bist mein"

 und sonst nichts mehr. Und sonst

gab es dort auch keinen mehr.

"Ich bin dein und du mein". Und  als

seine verzweifelte Seele

ins Jenseits wechselte, wuchs

ein grauer Baumsetzling mit

einem flügelartigen Schatten

und auf jedem kleinen kläglichen

Blatt "Ich bin dein, du mein",

konnte jeder und keiner lesen.

 

 

 

 

 

НА ЦЫПОЧКАХ

 

На цыпочках проходит мимо

жизнь, и в зимних утрах

заваривая чёрный чай, почти

не вспоминаю проигранные

прорве годы, предутренние

вечера, дрожащий, как ресницы,

синий голос и то, всё то, чему

причастны лишь ты да я, –

вечерних шелковистых птиц

в необозримом взоре,

где плоское обратное кино

аллей, ласкаемых стеклянными

ветрами в тех зеркалах,

замедленных и пьяных,

и на ладони – мутные осколки

целующих в висок финальных

слов великого немого.

Неловким скальпелем чужбин

нас расчленили по живому,

и каменели окна-розы, как

те, с оказией, стихи,

и жизнь, как тать, как смерть,

на цыпочках, не видя нас,

прокралась рядом, мимо,

чтоб в зимних и незрячих

утрах, заваривая чёрный чай

насущный – по-твоему, как

прежде, учуял я, что вновь

на вздрогнувшие плечи

ложится имя влажное

твоё – неслышным

новогодним

снегом.

 

2005. Богемия

 

 

 

Auf Zehenspitzen

 

 

Auf Zehenspitzen geht das Leben

vorüber, und an winterlichen Morgenstunden

schwarzen Tee aufbrühend, erinnere

ich kaum dem Abgrund verspielte

Jahre, die morgendlichen Abende,

die, wie Wimpern zitternde,

blaue Stimme und alles, was

nur dich und mich angeht, –

die abendlichen seidenen Vögel

im grenzenlosen Blick,

wo der platte zurückgespulte Film

der Alleen, liebkost von gläsernen

Winden in Spiegeln,

verlangsamt und besoffen,

und auf die Handfläche - matte Scherben

der in die Schläfe küssende

finale Worte des großen Stummen.

Mit dem ungeschickten Skalpell

der Fremde wurden wir lebend getrennt,

und versteinert sind die Fensterrosen,

wie auch jene, gelegentliche Gedichte,

und das Leben, wie ein Räuber, wie der Tod,

auf Zehenspitzen, uns nicht sehend,

herangeschlichen, an uns vorbei,

um an winterlichen blinden Morgenstunden,

wir, starken schwarzen Tee

aufbrühend – auf deine Art,

wie früher, spürte ich, dass sich

auf meine zitternden Schultern

wieder dein feuchter Name

legt – geräuschloser

Neujahrsschnee. 

 

 

 

ЛЕТО

 

Я хочу в иное лето, без начала и конца,

чтоб плацкарт или купе, и над Волгой –

долго-долго, голова чтоб с верхней полки

в дыме счастья, сквозь года, помидор,

вкрутую яйца, и весёлые соседи, и

великая страна.

Я хочу, чтоб снились книги, пахли

хлеб и молоко, чтоб кому-то там

пророчил в чёрной маске мистер Икс:

«живу без ласки, боль в душе затая»,

чтобы жадно ждали писем и боялись

телеграмм,

чтобы бабушка не спАла, у окна меня

ждалА, в синем фартуке в цветочек,

и мурлыкал на коленях понимающий

Пушок, чтобы вечно пела Мондрус,

нежно руки разводя: «где-то есть город,

тихий, как сон».

Я хочу в иное лето, вне начала и конца,

чтоб плацкарт или купе, днём Москва,

а ночью Орша, и чтоб Волга долго-долго

с верхней полки, в славе гари паровозной

чтоб по ветру

голова.

 

2012

 

 

Sommer

 

ich möchte in einen anderen Sommer

ohne Anfang und Ende mit einer Platzkarte

oder Abteil und über die Wolga

sehr lange fahren mit dem vor Glück benebeltem Kopf

von oben durch Jahre mit Tomaten, hart gekochten Eiern

und lustigen Nachbarn und das riesige Land.

Ich möchte von Büchern träumen und vom Geruch

des Brotes und Milch, dass dort Mister Iks

unter schwarzer Maske jemanden prophezeit:

"Ohne Zärtlichkeit leb' ich, mit verborgenem Schmerz",

damit man gierig nach Briefen sei und Angst

vor Telegrammen hat, dass die Oma nicht schläft

und auf mich wartet am Fenster im blauer mit Blümchen Schürze

und schnurrender weiser Kater Puschok in dem Schoss

und ewig die Sängerin Mondrus singt mit zart

ausgebreiteten Händen: "Es gibt eine Stadt irgendwo,

so still wie ein Traum".

Ich will in einen anderen Sommer, außer Beginn und Ende,

mit einer Platzkarte oder Abteil und dass tagsüber Moskau

und nachts Orscha, und dass die Wolga sehr lange

im dem Rum und Ruß der Lokomotive

und der Kopf

im Wind.

 

 

Переводы на немецкий Агнес Госсен (Бонн, Германия), 2018-19 гг.

Nachdichtung von Agnes Gossen

 

Другие переводы Агнес Госсен см. в сборнике «Созвездие Лиры - 2019» в этом же разделе.

 

 

 

 


Агнес Госсен, Вальдемар Вебер и Александр Мельник на фестивале
"Эмигрантская лира". Льеж, август 1917 г..

 


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)