Александр Радашкевич
КОГДА-НИБУДЬ
Муслиму Магомаеву
Когда-нибудь, в недвижный час, и мы... Не будем.
Но в этих песнях мы живём.
Живём и любим.
И пусть сто раз забудут нас все те... Забудем,
когда заветный звездопад
распорет будни
и ветер наших песен вдруг отхлынет в небо,
где не разминутся вовек,
кто был и не был.
Легла ещё одна весна крылом на плечи,
и время временем сердца
томит и лечит,
а завтра грянут за вчера, и в них, как прежде,
цветком взалеют паруса
в морях надежды:
вновь с аргонавтами Орфей в рассвете тает,
и боги в нём с благих небес
души не чают.
И пусть забудут нас все те, пусть мы забудем,
когда безмолвный снегопад
сокроет будни, –
в неверный час в вечерний звон и мы отбудем
туда, где голос этот жив.
Где живы будем.
ЛЕТНИЕ ВЕЩИ
Летние вещи по полкам, мы
убираем зиму, мы исключаем
слякоть и отменяем вьюги.
Из рукавов коротких
заспанно машут крылья; шквалы
зелёные, пряные грозы прямо
из шкафа тянут за плечи.
Тропы снопами нежно уложены
чьей-то рукою на нижние полки,
там, где разглажены
все мои жизни.
Средние заняло верное море, и
Ленинград уж в заветной
картонке: сизые зори, млечные
ночи, милой Фонтанки дымный
клубочек. Летние вещи
на вешалках в полдень – из
бытия безвидного – жадно
ложатся в слепые полёты, реют
в матерчатом сне над рекою,
детски обнявшись, сидят под
мостами, где приливы облаков
мочат подол и манжеты,
да парусину стареньких туфель;
а в зеркалах шифоньерных,
как на юру берёзовом,
тот юный ветерок
июльско-белорусский хладно
в висок белобрысый целует,
вечно шевелит
летние вещи.
ИЕРИХОНСКАЯ РОЗА
Мне подарила родная рука
розу песчаных безмолвий:
да охранит она башню печали,
окна от ночи, небо от порчи,
стены от снов и меня от меня.
Сохлый цветок крестоносных
скитаний, пьющий взахлёб
смертоносную жизнь, мне
поселили на счастье и горе
в доме, набухшем от сонма
теней, плывших из смытого
и навсегдашнего через
стеклянный мерцающий лес.
Сохлый клубок, не тебя ли
Мария благословила на вечную
жизнь? Пусть на дворе Рождество
или Пасха, пусть шелестят над
разверстою крышей злые снега,
как седые пески, я заливаю
живою водою остов мечты
или мощи надежды, прах сей
нетленный и чающий тлен,
чтоб зеленело моё упованье из
палестинских безгласных широт
и за века упадали недели.
Мне подарила родная рука
мёртвый цветок Воскресенья.
ТЕНЬ ОТЦА
Куда ведёшь? Я далее нейду.
«Гамлет»
Это ты упрямо празднуешь
неприкаянную жизнь, ты
глядишь, не отрываясь, из
улыбчивых зеркал, заплывая
тем же морем в ослепительный
провал, где тебя курчавит ветер,
оборвавший якоря. Ты пируешь,
ты горюешь над негаданным
собой и в себя в курортной сени
всё влюбляешь, так безбожно,
всех, кого ты не любил –
не в закатных латах,
в голубой футболке.
«Облёкся ль ты в благоуханье
неба иль в ада дым», так давно
и так далёко я забрался от тебя,
чтобы в зеркале обратном,
с пониманием лукавым, не таясь
и не мигая, ты разглядывал меня.
Эта рваная дорога нас с тобой,
сводя, разводит по сплетаемым
кругам, паутинятся прогалы,
и рассвет оранжевеет, у бездомного
порога рвётся лента сновидений:
мама плачет, брат в отлучке,
молча молится бабуся, я
витаю за стихами, чтоб навек
не быть тобою, ты играешь
беззаботно у незнаемого моря,
чтобы вечно мною быть –
и в зеркальных латах, и
в земной футболке.
ЛЕТО
Я хочу в иное лето, без начала и конца,
чтоб плацкарт или купе, и над Волгой –
долго-долго, голова чтоб с верхней полки
в дыме счастья, сквозь года, помидор,
вкрутую яйца, и весёлые соседи, и
великая страна.
Я хочу, чтоб снились книги, пахли
хлеб и молоко, чтоб кому-то там
пророчил в чёрной маске мистер Икс:
«живу без ласки, боль в душе затая»,
чтобы жадно ждали писем и боялись
телеграмм,
чтобы бабушка не спала, у окна меня
ждала, в синем фартуке в цветочек,
и мурлыкал на коленях понимающий
Пушок, чтобы вечно пела Мондрус,
нежно руки разводя: «где-то есть город,
тихий, как сон».
Я хочу в иное лето, вне начала и конца,
чтоб плацкарт или купе, днём Москва,
а ночью Орша, и чтоб Волга долго-долго
с верхней полки, в славе гари паровозной
чтоб по ветру
голова.
|
