ГДЕ ГАСНУТ СКАЗКИ НАШИХ СУДЕБ
.jpg)
ПОЗДНЕЕ
Pour être vieux sans être adultes.*
Jacques Brel
В моих несметных невозможностях
есть крайний берег про тебя, в моих
возможностях предметных я засыпаю
норы в небо и отвожу овец от прорвы,
потворствуя ночным волкам. Я ничего,
и, может, даже слишком: в родном Париже
инородном в своём гранитном саркофаге
скользит свинцовая Нева над рифом
памяти Советского Союза и утки
парами над Лувром иные
зори бороздят.
О, эти губы поцелуйные над краем голого
стола, и эта каменная мука, как менуэт
разминовений пустых теней, вихреобразно
уносит нас в ночной проулок, где розы
бронзовые в окнах который срок вживаются
безлюбо в обряд угрюмых доживаний.
Беда с тобой, земная трата, я просыпаюсь
в прошлых снах, где мы уже не виноваты
в своей пожизненной вине, где гаснут
сказки наших судеб, как обманувшие
приметы, как семь
последних слов
Христа.
________________________________________________
*Чтобы стать старыми, не став взрослыми. (Жак Брель)
* * *
Благословен безбедный день земного прозябанья,
безветрие и обморочный свод в виду недоуменья,
молчание томительных частот и в трубке мамин
млечный голос, благословен наш беглый ужин на
двоих на бархатном закате и сизый витютень в окне,
за спинами видений и взглядами участливых теней,
те, коротившие года и накрепко забытые заботы, та
вспышка безоглядной красоты в обмызганном метро
иль за углом превратных пригородов рая, благословен
и ты, читатель тишины и слышатель безгласных
воплей хора, как та волнистая черта над корочкой
небес, где кенотаф оплаканных химер алеет в час
нечаянных признаний, когда мы ясно смотрим
в никуда, чему-то ничему смущённо улыбаясь.
* * *
Умерла от лопнувшего в груди
силиконового протеза.
Из теленовостей
Протезные груди, протезные
губы, протезы улыбок и
поцелуя, протезные речи,
протезные мысли, протезы
восторга и аплодисментов,
протезы общения или разлуки,
протезные книги, протезные
песни, и будет, что будет,
хоть больно подумать, хоть
страшно представить, но
мир станет разным, но мир
будет вкусным, и Маленький
принц зажигает фонарик,
и шарфик по ветру, а Лис
приручает, а Роза пребудет,
пока разрывает планету
корнями росток баобаба,
пока раздувают протезные
груди, протезные губы,
протезы улыбок и поцелуя.
ОТЪЕЗД
Январским сном
я буду спать на маминой кровати,
и за три часа до будильника она
вдруг прошуршит, откроет
дверь нашей жизни и скажет
бережно: «Ты спишь?..
Я думала, что ты пришёл прощаться».
И будет призрачно бродить
всю ночь и ставить
некипящий чайник.
«Мам, ну чего же ты не спишь?»
«Мне очень плохо. Накапай
мне корвалола
сорок капель».
ВЗГЛЯД
Там было небо подо мной, пернатое
такое, слоистые утёсы над прибоем,
часовня над скалистым островком, ревел
звероподобно ночами горный ливень, душа,
как полый ствол оливы вековой, звенела
по утру серебряной листвою –
во взгляде том,
куда я угодил не по своей
убогой воле, но тропами зеркальными
раздавшегося моря, по сколкам опрокинутых
миров, по срезу людных одиночеств, сквозь
отрешённые желанья и
вероломные мечты.
Тебя я милой жизни не прощу, тебя
не уступлю бездонному былому, где плыло
небо надо мной, подводное такое, и не было
сомнительной земли, где сгину я навек
и наяву в немых садах целующего
взгляда.
НАД БЕЛГРАДОМ
I.
Я стою над Белградом
в чужеродной ночи, отъезжают
машины, подъезжает тоска.
В караване безличий, Боже,
сколько верблюдов, отплывают
за воздух той сыпучей тропою,
потеряв седока.
Всё, что было, пребудет, что
нахлынет, сойдёт, нас никто не
забудет и не вспомнит никто,
дорогие живые в набухающей мгле.
Я стою над Белградом
в безоглядной ночи, ветерок,
светофоры и чужие кресты,
подъезжают машины, отъезжает
тоска. Этот мир своевольный
и река бесподобий, эта жизнь
ляжет тоже вдоль
и мимо меня.
II.
И сербская плакучая судьба,
как чёрно-белое подпухшее лицо
растерянного гимназиста, убившего
эрцгерцога и три империи подряд
в сараевском аду, и святотатство
натовских вояк, перекроивших
безгрешное небо, белградские
курчавые ветра над Савой и Дунаем,
могила Врангеля в стене и такие
родные святые в намоленных
церквях, где всё глаза в глаза,
безмолвие длиною в тропку-жизнь
и кладка римских катакомб, где ты
читаешь тающему миру его
последние стихи.
ПРОЗА ЖИЗНИ
Памяти Сергея Титкина
А человек, в начале он долго надеется
неизвестно на что. В конце –
жалеет о чём неизвестно. И если
чёрный гость его на ухо спросит:
на что надеялся ты, друг?
Ответит: я не знаю.
Тогда жалеешь ты о чём?
И он ничего не ответит,
но чёрный знает: о
надежде...
А здесь зима, и роют волны тихий ток
небес. Привет тебе с балкончика над
бездной. Ты страшно мучался, Серёж,
мне написали. Из ниоткуда
ты больше никого не
узнавал.
СИЦИЛИАНА
А в местечке Портичелло предлагают рыбу-меч прямо
в ветреном порту у Тирренского доброго моря, где
праздник младости патлатой, где морок крайних дней,
и синьоры в обличии вдовьем выставляют на улицу стул,
поглазеть на нечастных прохожих, когда не голосят на пылкой
мессе, теребя коралловые чётки на негнущихся коленях
у стоп неступающей Девы морей.
Из Санта-Флавии сонливой, где у вокзала безымянный
бюст с аксаковскими баками, мы отъедем с любовью
в Палермо, минуя брошенного пса у чьих-то замкнутых
ворот, не замечающего более двуногих на перроне
разлучных встреч, и белёсую лошадь с лошадёнком
игреневым из незнаемых сказок, где всё кончается
на лунном неогороженном лугу.
Отступающего моря золотая чешуя, ветра терпкое
струенье на мифическом плече и на заброшенной вилле
приморской торопливые грехи из снов полуденного фавна.
А в местечке Портичелло смуглый дед с серебряной щетиной
и обратными глазами молвит жестом «бонасера», проходя
по пустынному пляжу за своим виляющим котом
до сокрытой калитки исконного сада.
«Зарубежная Россия. Russia Abroad» (Филадельфия), №4, 2017 г.
|
