Из сборника "ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА - 2016" (Бельгия, Льеж)
ЧАЙ
Чай должен быть крепким и
сладким. Жизнь – ломкой
и подслеповатой. Небо –
пустым и высоким. Горе –
набухшим и чёрным. Сердце –
пугливым и громким. Радость –
солёной и краткой. Родина –
детской и дальней. Вечер –
последним и влажным. Песня –
напрасной и пьяной. Долгой
и горной – дорога. Прошлой и
вешней – любовь. Память же –
крепкой и сладкой, как наш
заутренний, душистый,
как наш с тобой горячий чай.
ГЕОРГИНЫ
Георгины-гладиолусы в первый
сентябрьский день, форма колется,
тянет ранец иль портфель, школа
номер один, и Татьяна Борисовна:
губы мягкие в сетке морщин,
на щеках улыбчивые ямки каких-то
фруктов бархатистых из вечно
ждущих нас садов.
Пахнет краской, мытым полом,
мокрой тряпкой у доски и помадкой
на школьном пирожном, стоящем
целых десять копеек.
Гладиолусы-пионы, белоснежный
воротник, и надраены, как солнца,
золотые советские пуговки, что
над бляхой тугого ремня.
Вертолёты девчачьих бантов и
чёлочки мальчишьи над круглым
лбом лукавых путти.
Мальчик очень способный, но
не старается, объявляется каждой
маме. Абракадабра физик и
алгебр – это потом, а тогда я
то отличник, а то хорошист, и
Татьяна Борисовна вытирает
слезу под очками от рассказика
про оккупантов, читаемого
вслух, а на парте
раскрытый пенал, пальцы
корчатся в чистописании
прописных или строчных букв,
а на парте в шишкинских далях,
в облаках цветной обложки
колыхнулась родная речь,
как гладиолусы, как георгины
тех стираемых с нами лет.
* * *
Как юности далёкий взгляд,
стремимый мимо мира, как
фотографии, не видящие нас
из-за прощальной вспышки,
как волглый взор немых икон
и долы вогнутые снов, так
расступается вода и так
садится утром жизнь на
краешек расшатанного стула
и уверяет нас, что всё-таки
была и даже нас по-своему
любила, водя по ветреным
садам с рассветными
упругими цветами.
Смывает зиму вешний глас,
сны подбираются к обрыву,
и почки распирает благодать
в сухой тени сутулистого
тына, а мне себя теперь не
променять на всё, что будет,
есть и было, как фотографии,
глядящие сквозь нас из-за
зеркальной вспышки, как
всё, что не в ходу и не
про нас, и, к счастью, нас
давно и так легко забыло,
как юности далёкий взгляд,
струимый мимо мира.
ПАРАФРАЗ НА ТЮТЧЕВСКУЮ ТЕМУ
Окно в окне и сизый дождь
по крыше, да небо рваное Парижа.
Сижу задумчив и один. Ни ожидания
тебе, ни сожаленья, ни даже тени
прошлых вздохов. Пройдёт оно,
как всё прошло. Смеются на ночь
призраки соседей, а в полдень плачут
их заводные канарейки. На лестнице
курят прилежно подростки, играя
в грязные слова. Что ж негодует
человек, сей злак земной? И всё равно,
что жизнь изжита, и чрез черствеющую
грудь небольно капают минутные часы,
и ходит едкий дым над милым
пепелищем. Былое – было ли когда?
Что ныне – будет ли всегда?..
Я вышел на обратную долину, неся
в глазах зеркальные холмы, окно
в окне да сизый дождь по крыше
под рваным небом мёртвых
городов. И снова будет всё, что
есть, и онеменье вдохновенья,
и вещий тухнущий камин, и то,
пошто так нежно снилось
проливное, молодое, растакое что-
нибудь. И всё сокроет снег седой,
и всё сотрут пески, но ты,
мой бедный, бледный
цвет...
ГЕРОИ РОМАНОВ
Герои романов не знают обмана: с ними вечно
будет лишь то, что было.
Они нас ни за что не предадут, не проснуют
полжизни в магазинах.
Только они не платят налогов за то, что нарочно
живы, ибо они не едят,
не дрожат за себя, не болеют и, самое главное,
они не отводят глаз.
Только они нам по-прежнему верят на слово,
помнят, всё помнят нас тех,
оголтело живых, не раздавших себя на задворках
весны, не продавших.
Они не стареют, не гибнут даже от самой верной
хрестоматийной смерти,
к которой их в который раз ведут у свежей бездны
зачитанные в прах страницы.
Они не проводят свои однотомные судьбы перед
экранными дырами,
глядящими мигающим бельмом из плоскостей
двумерной преисподни,
и их, стирая, не сотрёт из памяти железной этот
технократический рай.
Слоняясь городами лунных снов, проулками
небывшего былого, они
баламутят подпухшие души, зная, что наши завтра
так давно прошли
на перепутьях, где минуют, друг друга минуют
всуе растерявшие себя...
Юные рыцари в латах зеркальных, девы рассвета
в струистых шелках,
как мы смешны им, героям обмана из отшуршавших
навеки романов, – мы,
кто не выдумал даже полжизни, чтоб прожурчал
нам за жизнью сюжет.
ПОЛДЕНЬ
Со мной случилась пустота, со мной
случилась просинь, и вислый занавес
дождей скрывает сцены осени глубокой,
где мчится поезд красно-голубой сквозь
сонные воскресные предместья и ловит
в полдень смерч развоплощений, где в серой
клетчатой рубахе, бренча забывчиво на
сморщенной гитаре, уже почти никто
кому-то никому неслышно напевает
в летящем в пустоту, залапанном вагоне
чужую песню нежности и скуки: «Жё
тэм а ля фоли, жё тэм а ля фоли…»* Даю
зажатую монету. Он вежлив и учтив, как
книжная судьба прочитанного в юности
романа. Я выхожу на пепельный перрон и
умываюсь зажурчавшим светом. Со мной
случилась пустота, со мной случилась осень.
___________________________________
*Я люблю тебя до безумия… (фр.).
|
