Остров-cайт Александра Радашкевича / Поэзия / Из сборника «ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА – 2014» (Бельгия, Льеж)

Поэзия

Из сборника «ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА – 2014» (Бельгия, Льеж)

 

 

ВНЕКОНКУРСНЫЕ СТИХИ ЧЛЕНОВ ФИНАЛЬНОГО ЖЮРИ

 

 

 

ВИДЫ

 

Последний снег над видами Уфы,

последних лет жестокое круженье.

Зачем я рвался и куда, скользя

по лестницам обратных восхождений,

из этого замедленного сна и из родного?

Прекрасна сень земного обретанья,

и чья-то юность, любуясь лишь собою,

так грациозно чешет мимо оснеженной

тропою в никуда. Сегодня день,

когда не стало папы, а завтра мне

назначено читать стихи в библиотеке,

в том самом сером доме, где жил и

умирал мой старший брат когда-то.

Апрельский снег над видами Уфы,

и я гляжу в летящее окно, уже себя

в себе не видя, благодаря, любя и

уповая, коря, кляня и будто обожая,

и я гляжу в обратное окно не ради

убывающей весны, а просто

ради вида.

 

 

 

 

ЧЕРНОМОРСКАЯ ПРИТЧА

 

Лицом к взволнованному морю, в курортном сплине,

я медленно сгорал на предотъездном солнце,  когда

он заглянул в мои глаза, тот пляжный пятилетний

мальчик, когда такой же глянул из меня, и начали

они нешуточно играть в игру заглавной жизни,

в которой я был Лис, но только без куста. Сначала

он мягко шлёпнул по моей руке ладошкой, как бы

случайно мимо проходя, потом ещё. Родители не

уставали извиняться: «Вы знаете, обычно

он ни с кем…» «Вы знаете,

я тоже».

Вот он подносит круглый камень, потом другой,

попроще, а вот – яйцо зелёной вылизанной гальки.

«Тимур его зовут». Я начал понимать. Мы воздвигали

галечный курган, уже не глядя на других, и он ни разу

зря не улыбнулся, роняя взгляд оливковый в меня

и важно поднося вершинный камень. Ни слова он

не вымолвил, и было всё смертельно ясно лицом

к непререкаемому морю, всё просто и легко, и он,

не обернувшись, смотрел мне вслед, когда я

удалялся по чьим-то

осыпавшимся

следам.

 

 

 

 

В УФЕ

 

И в заоконном шорохе машин

я снова сетую о том,

пока отходит ночь в седое утро

первых сентябрей,

о тех, кого не тронет пена дней,

и ангелы бессонные

со мной, прозрачно помавая

рукавами, под ярое

шипение машин безмолвствуют

о ком-то о другом.

 

Школа смерти за школой жизни,

полый ранец за спиной,

и за партой последний читатель,

не жалея, не зовя, не

плача, как тот рязанский Лель

жемчужногубый,

проливший млечные слова,

он вздыхает о тех, он

горюет о том и тоскует со мной

обо мне.

 

 

 

 

*   *   *

 

Сардиния в исходе октября,

милосердная осень, какой не бывает.

Полотенце пахнет телом, и ты слушаешь,

как бьётся голубое сердце моря, а стволы

меняют кожу, молодея без причин,

эвкалиптовые ветры увивают гранитные

пни сеном водорослей седоватым. И глотая

антипасти, ты вгрызаешься без антипатии

в резиновое мясо каракатиц. Потусторонние

кошки у захлопнутых на зиму вилл,

полых гор воздутые громады льют

в домирные долины недвижимо облака.

 

Без дождей и без людей, позабыв, простив,

отринув, время лакомиться миром, время

впериться устами в изумрудную волну.

В этом призрачном порту к белой яхте

«Се ля ви» пришвартована «Мечта», как

у Грина в Зурбагане, и головка динозавра

там, над пиниевым лесом, покачнулась,

как бутон. Полотенце пахнет пеной, веет

ветер беспредметный, облака пошли в галоп,

и тебя уже не помнит голубое сердце

моря, и всё, что отжито, не стоит

Сардинии в исходе октября.

 

 

 

МОНАСТЫРСКИЙ КОНЦЕРТ

 

 

«О, одиночество, мой выбор сладчайший».

Парижский дождь смывает небо

марта и лакирует ломких улиц воскресное

небытиё. Хрустальный перелив

вирджиналистов: аллеманды, гавоты, куранты.

Доминиканский монастырь под

музыку шекспировской поры, чембало, флейта,

баритон с челом иного века и

благовейной сединой, вечерних гимнов славословье

в розарии раскрашенных небес,

«Greensleeves» и «Music for a while»*. Мы слушаем,

вмерзая в жизнь и лепет блуда,

во всплески бед, как в ангелов безгласный лёт

под менуэт разминовений, и Дама

та неумолима в кружении зелёных рукавов...

Аплодисменты, бис и выход

в сплетенье лакированных пустот. И хоть сжимаю

чью-то руку в шатре дождей

воскресных, всё внемлю обертонам баритона:

«O solitude, my sweetest choice».

 

 

__________________________________________

*«О, одиночество» и «Музыка на время» – песни

Пёрселла, «Зелёные рукава» – неизв. автора.

 

 

 

НАД СЕНОЙ

 

Не влюбляй меня в себя, из скорее

карих глаз не впадай ты в Сену

Волгой, пасторальными устами

не целуй дымок столетий над

горбатой мостовой,

удлинённейшим

бедром из челлиниевых линий не

качай за небом барку леденеющей

судьбы и ещё раз

обернись на перроне

многооком, и приснись мне, и

не спи у обрыва обретений

и над чётками

потерь, в мире бледном, обомлевшем

наугад сорвись в провал этой

просини пернатой, в первый раз, но в рас-

последний улыбнись мне так

смертельно и впадай

в седую Сену мимо сорванных

мостов, и пиши опять о муке

этих бархатных разлук, из садов святого

лета пух и прах роняй в полёты и

влюбляй меня в себя.

 

 

 

 

 


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)