|
Галине Погожевой
На свалку пёструю уставясь близоруко,
как на медовый луг, и растопырив
мельницею руки, мой Паганель
ревниво ловит бабочек, как звёзды,
диковинным сачком развеивая комнатную
моль, и улыбается на маленькую бледненькую
дочь, которая его давно взрослей, внимательней
и старше. Мой Паганель добрее
правды, выше доброты, слабее
преданного бога, он миру, знаю, не простит,
чтоб, не лукавя, из всех пустот
потерянного рая творить напрасные миры.
Мой Паганель, я вас люблю и, вас
любя, журить не забываю
из близкого, как вечность, далека.
2003. Богемия
Канцона
Не сожалея о будущем вовсе и не надеясь на прошлое
более, сложив громоздкие
воспоминания и обречённые надежды в игрушечный
зеркальный чемоданчик,
в никуда из ниоткуда отбывают новобранцы, убывают
новобранцы без обратного
билета. Обними меня, мой ангел, на недвижимых
качелях. Как из форточки
тогдашней, тянет поездом и снегом. Тянет кровом
чужеродным, где мраморной
слезой пастушки, не сожалея о будущем более и
не надеясь на прошлое вовсе,
Петрарка бережно омыл тоску и боль прошедшей жизни.
2004. Богемия
Там
На ладони несмелой апрельского ветра спит
богемский забвенный погост.
До этой валкой скамьи над рекой доезжал я
и жизнь назад. Снова
на серых кораллах ветвей наливаются клейкие
почки, не спрашивая снова
ни о чём и не прося себе с необитаемых высот
ни воздаяния, ни счастья, ни
пощады, и дышит в душу вновь душа вещей
и взгляд струистый больше
не отводит, и верный час сильфид благословен
на хрупких ходиках
беспамятной природы, как тот, как еле слышный
клавесин, с небесных троп
в просторах продувных разливший музыку
стеклянную безмолвья.
2003. Богемия
Тема
За белым голосом, отверзшим
шелков широких радужные
волны, не двигая крылом,
подломленным в земной
непоправимой схватке с дыханьем
тла окаменелым, за белым
голосом - в немеркнущую синь,
за грифами пернатыми гондол,
не шевеля холщёвым опереньем
с картонов побуревших Леонардо,
из пропылённой прорвы коридоров
повинно, честно, обомлело
ложась в атласный дрейф,
за солнцем голым, оловянным
в разъёме убегающих аркад,
увитых душами, как виноградом,
за белым голосом, без вздоха,
без оглушающей оглядки -
в неизживаемую жизнь.
2004. Богемия
|
Триптих дождя
I
Я знаю музыку разлук, что льёт
и льёт вовсю, не умолкая, и
всякий взгляд за взглядом без труда
её припев пустой разоблачает в оттаявших
зрачках.
Я знаю, как сидеть в углу,
остолбенело пялясь в угол, как
будто бы из-за угла мы вытянем тенётами
рассвет, и откровение в чело нас влажно
и неспешно поцелует.
Я знаю, знаю,
грудью как рассекать звенящую волну
и не стареть, не спать во сне, когда -
на рыхлом илистом кромешном -
когда на дне за тьмою тьма и тень
во тьме не трогает тебя и не качает,
когда в глаза не замечают за
канителью недвижимой
смывающего заживо
дождя.
II
Зачем мне дождь в Париже пред-
осеннем? Зачем мне новости
иные? Порожние зачем звонки?
Мне лихорадочный румянец на
яблоке, шипенье отсыревшей
спички, треск льда в янтарном
виски и oкна в вечереющем окне -
зачем? Зачем мне я, вздыхающий
"зачем"? И злая радость быть сейчас
и здесь, где время ловко распинает дни
и наводняет вымерзшие ночи
затем, что есть, ты есть, что ждёшь
осиротело и думаешь за зеркалами
чёрными дождя -
зачем.
III
Какой упрямый дождь
в Париже, какой сухой. И
даже сердце - тише, тише,
чтоб не прослушать, не
услышать, как забрела
по мостовой остекленелой
слепая дама в кремовом
капоте в подводный
мой переулок
Куртуа.
Какой отпетый
дождь в Париже, какой
иной. Он кувыркается
по скатам набухшей
хризалидою мансарды, то
не переча, то срываясь,
но ничего не понимая
и плача мутным оком
фонаря.
Какой дотошный
дождь в Париже. Он голым
бегает по крыше. Никто
из живших не допишет
его смиряющие тленом,
его размокшие слова.
2002. Париж
|
