СТЕКЛЯННЫЙ ДОМ, КОТОРЫЙ Я ВОДИЛ...
 
Четвертый фестиваль поэзии на Байкале, "Русская поэзия иных берегов".
Первый ряд: Лариса Щиголь, Владимир Берязев, Равиль Бухараев, Лидия Григорьева, Анатолий Кобенков.
Второй ряд: Виталий Науменко, Александр Радашкевич, Андрей Грицман.
Иркутск, 16 апреля 2004 г. Вечер поэзии в художественном музее им. Сукачева.
Я никогда не видела стихов этого поэта в книжных магазинах Иркутска. По правде сказать, не знала, что таковой существует. И не узнала бы – не случись Четвертый Фестиваль поэзии на Байкале, который привел на нашу землю ярких поэтов-эмигрантов.
Мой собеседник — Александр Радашкевич: поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1950 году в Оренбурге, в семье офицера. Детство и школьные годы провел в Уфе. В 1967 году переехал в Ленинград, поступил в университет на истфак. Занимался геральдикой с главным гербоведом Эрмитажа А. Покорной. В Ленинграде в 70-е годы работал водителем троллейбуса, механиком по лифтам. В СССР не печатался, доверяя первые литературные опыты литературоведу и переводчице Н. Я. Рыковой. Эмигрировал в США в 1978 году, работал в библиотеке Йельского университета (г. Нью-Хейвен).
В 1983 году перебрался в Париж, был редактором в газете «Русская мысль», преподавал русский язык, поддерживал литературные и дружеские отношения с И. В. Одоевцевой, К. Д. Померанцевым, З. А. Шаховской.
С 1991 по 1997 гг. был личным секретарем Великого князя Владимира Кирилловича, а затем и его семьи.
С конца 70-х гг. стихи, рецензии, статьи и переводы А. Радашкевича широко печатались в эмигрантской периодике, а с 1989 г. и в России.
1. Они несли Россию в себе
- Сегодня вы живете во Франции, часть года проводите в Чехии, приезжаете и в Россию. Жителем какой страны вы себя ощущаете?
- Я чувствую себя гражданином мира, вселенной. Не воспринимаю себя чужим ни во Франции, ни в Чехии. Жителем Франции я являюсь, поскольку физически там живу, привык к этому быту, французскому обиходу. Но внутренне я как будто отсутствую… У Марины Цветаевой в прозе есть замечательная мысль, что эмигрант чувствует себя как во сне, потому, что где-то присутствует Родина. Но сам ты существуешь в другом месте, которое никогда не станет Родиной. Такое состояние «сновидения наяву» очень творческое, поскольку на все смотришь по-другому.
Некоторые представители первой русской эмиграции, живя за рубежом, из чувства протеста не учили языки других стран, потому что сидели «на чемоданах» всю свою жизнь в надежде вернуться. Они, несмотря на это, жили полноценной жизнью – оставались честными, добрыми, верили в Бога. Они — на чужбине — сохранили Россию в себе. Парадокс, но сегодня в России есть люди, которым эта страна чужда.
Не думаю, что сегодняшняя эмиграция чувствует особое одиночество, поскольку у каждого есть выбор – оставаться там или вернуться. Когда выбор есть, то трагического одиночества быть не может, поскольку это уже вопрос воли и обстоятельств личной жизни. Многие бы и вернулись, но у них есть дети, как-то сложилась и устоялась жизнь в другой стране. Мой коллега по «Русской мысли» Александр Гинзбург очень скучал по России. Когда появилась возможность, стал ездить без конца, часто бывал в своей любимой Москве. А его вдова и дети, которые говорят по-русски уже с небольшим акцентом, остались во Франции, их жизнь – там.
Мы навсегда принадлежим к тем поколениям, которые покинули Россию разным образом. Но мою судьбу нельзя назвать трагической. У меня обычная человеческая жизнь. Я не ощущаю, что моя жизнь была сломлена, раздавлена, как у многих из первой эмиграции, кто вообще умер там и остался лежать вне страны. Бог управил так, что я не потерял родину.
- Большая часть вашей жизни прошла во Франции. Могла ли эта страна для вас – как для человека и как поэта – стать родной?
- Родной – нет. Она стала мне близкой, навсегда частью моей души. Но у меня одна родная страна – эта. К сожалению или к счастью – не знаю… А Франция… Это огромный кусок моей жизни.
Я бы очень хотел жить в Петербурге, поскольку это моя духовная родина. Но я уже живу на два дома – между Францией и Чехией. Жить на три даже финансово трудно. Я просто возвращаюсь сюда на время.
Выступает Александр Радашкевич.
Сидят: Лидия Григорьева, Лариса Щиголь, Анатолий Кобенков, Андрей Грицман, Равиль Бухараев.
Иркутск, 16 апреля 2004 г.
2. Отдаленность обостряет близость
- Почему вы уехали?
- Многие вокруг меня уезжали. Однажды я подумал, вся моя эмиграция решилась на этом искусе, что, если годам к 25 не уеду, то потом могу пожалеть. Или станет поздно, или невозможно из-за возраста, изменится режим, умрет Брежнев, зажмут окончательно. С большой болью покинул родину, хотя у меня сохранился советский паспорт. Самый трудный период в первые годы после отъезда был именно в Америке. Это – безумно далеко, тогда еще почти не ездили в Россию. Страшно: страна закрытая, можно было поехать туда и не вернуться. Я впал в отчаяние.
Когда-то в детские свои годы я «жил» в библиотеке Академии наук, – это была моя первая, только внутренняя эмиграция. В Америке я вновь полностью ушел в русскую историю, чтение мемуаров. Цикл стихов «Тот свет», который полностью написан в Америке, стал моим спасением от американской реальности. Хотя мне там было очень хорошо. Я работал в библиотеке Йельского университета, все шесть лет, что там жил, очень дружил с эстонским поэтом Алексисом Раннитом. Но утром мне совершенно не хотелось идти на улицу, опять видеть этих людей. К сожалению, тот антимир, с которым я столкнулся в Америке — мир с особым знаком антидуховности — проявляется сегодня в России.
- 30 лет назад вы, бесспорно, являлись эмигрантом, сегодня вы – скорее, русский человек, живущий за рубежом. Значит, что-то все-таки изменилось за последние годы и в понятии «эмиграция» тоже?
— Сегодня нет русской эмиграции, а есть возможность свободно передвигаться по миру. Я уезжал, когда люди покидали страну без всякой надежды вернуться. Мне это удалось первый раз через шесть лет. Перебравшись в Париж в 1983 году, я начал работать в «Русской мысли» и в том же году в составе французской туристической группы с французским паспортом приехал на родину на две недели. С тех пор ездил уже постоянно.
- Не жалеете того, что было?
- Что уехал из России – не жалею. Когда я перебрался в Париж, то работал в русской газете, «варился» в русской среде. Я был целиком в стихии языка. Я видел многие страны мира, шесть лет работал с Великокняжеской семьей, объездил с ними всю Россию заново, познакомился с замечательными русскими людьми в других странах. Я не жалею особенно теперь, когда могу приезжать. Кроме того, тоску по родине охлаждает тот политический дух, которым сейчас дышит страна, и служение «золотому тельцу», присутствующее сегодня здесь.
…Отдаленность просто обостряет чувство родины. Я бы сказал – отдаленность обостряет близость. Думаю, что я подсознательно «терял» родину, чтобы ее сохранить. А многие мои ровесники, прожившие эти бесчеловечные горбачевские годы, когда ломалась одна страна, и на место ее пришло бог знает что, потеряли Россию в реальности. Я думаю, что они потеряли больше, чем я.
Забавно, но все главные линии моей судьбы мною самим и придуманы. Те из них, в которые я верил серьезно, глубоко и не сомневаясь, все свершились… Яркие линии жизни, которые я прожил – это работа с Великокняжеской семьей, или поэтическая судьба, или целая эпоха моего сотрудничества с «Русской мыслью». Я преподавал русский язык во французском лицее, жил в Уфе, почти до самой эмиграции в Ленинграде водил троллейбус – самое романтическое занятие в мире. И вот этот голубой стеклянный дом, который я водил, – это, думаю, самое честное и полезное, что я делал в жизни. Кроме стихов.
3. Поэт ведь пишет, если ему больно
- Поэзия была спасением русской эмиграции прошлого века. Через нее обретали и средства к существованию, и успокоение души. Какая роль отведена поэзии в вашей жизни?
— Если бы в сегодняшней России поэзия играла такую же роль, как в те годы, когда меня начали здесь печатать, я, безусловно, часть года жил бы в России – по нескольку месяцев, как многие делают. Потому что мы – поэты эмиграции – для французов не существуем и совершенно не интересны им. У них своя литература. На Западе поэзию практически не переводят – и они правы. Русский язык с его нефиксированным порядком слов позволяет переводить что угодно, а французский нет. Нормальные западные переводчики просто пересказывают стихи прозой. После этого их можно выбросить на помойку. Я считаю, что надо писать на родном языке, а родной язык только один.
В отличие от вундеркиндов, писать стихи я начал достаточно поздно – в 18 лет. И начал писать сразу так – верлибром. Не могу объяснить, почему. Я очень люблю классические размеры, поэтов так пишущих, но мое мироощущение не вмещалось в рамки стабильного метра.
Поэзия – это смысл и содержание моей жизни. Теперь я не часто пишу, стихи стали проще, а чем проще, тем труднее писать. Мировоззрение очень долго укладывается в строчки. Я не считаю, что поэт должен много писать. Он должен много выбрасывать, рвать, никогда не оставлять неудавшихся или полуудавшихся вещей. У всех великих поэтов было замечательное свойство – время от времени замолкать. Ведь литература есть форма отражения жизни, но не жизнь. Иногда нужно отдыхать, просто общаться с людьми, которые никак не связаны с литературой, гулять, думать, молчать. Слушать...
В моей жизни были периоды, когда меня спасала поэзия, например, – во время моего пребывания в Америке. Она и до сих пор меня внутренне уравновешивает, более того – выражает жизнь души. Поэт ведь пишет, если ему больно. Когда боль созреет, он напишет и тем самым освободится. И тогда больно становится читателю его стихов.
Не будь в моей жизни поэзии, я бы просто задохнулся. Но я не очень люблю об этом говорить.
* * *
…Опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. Еще более опасно сожалеть о прошлом. Потому как это - капитуляция духа. После которой начинают вдруг возникать бессмысленные вопросы о смысле жизни. Пожалуй, для Них это вторая заповедь - никогда ни о чем не жалеть. А первая – не забывать. Говорят, в России особенный вкус воздуха, какого нет более нигде. Забывший его, навсегда разрывает связующую с родиной нить.
Поэт Александр Радашкевич, существуя вне России, продолжает жить в ее пределах - в том самом стеклянном голубом доме, который он водил и который потом забрал с собой. И продолжает жить и дышать в нем. Этот незримый дом стал там прибежищем души и дверью, всегда открытой, чтобы возвращаться.
Вечер поэзии в художественном музее им. Сукачева. Зал. Иркутск, 16 апреля 2004 г.
Татьяна Копылова (Иркутск). "Труд" (Байкал), 27 мая 2004 г.
|
