Бахыт Кенжеев. О РАДАШКЕВИЧЕ
Биография Александра Радашкевича может вызвать зависть у любого романтика – в ней немало волшебных перемещений. Юность он провел в Петербурге, лет в тридцать его занесло в Америку, в Нью-Хейвен, на тихую работу библиотекаря. Тут бы и остановиться, на берегу Атлантики, подписывая стихи «Новая гавань». Не сладилось. Десятилетие в благоуханном Париже, наилучшем, вероятно, городе для русских эмигрантов. Еще несколько лет – в разъездах по Европе, личным секретарем главы Императорского дома Романовых, великим князем Владимиром Кирилловичем. Сейчас – тихая жизнь в городке под Прагой. Окна квартиры смотрят на средневековый замок. Прямо «Мастер и Маргарита». И – ни дня без строчки.
Стихи его я впервые прочел лет пятнадцать назад в журнале «Стрелец». Там же была и фотография, по которой – вкупе с фамилией – я тут же решил, что поэт принадлежит к белой эмиграции. Нечто неотвратимо старомодное сквозило в его облике. И взгляд словно смотрел поверх времени. Стихи – не столько даже современные, сколько футуристические – так и не рассеяли этого впечатления.
Радашкевич живет в прошлом – и в то же время в будущем. Двадцать первый век наступил незаметно. Иной раз идешь по улице и ловишь себя на ощущении, что попал на съемки научно-фантастического фильма о будущем, проезжающий серебристый автомобиль, судя по его формам, должен сейчас взлететь. Эти угловатые, сбивчивые, и все же исполненные гармонии стихи тоже обогнали свою эпоху – отчасти, как это ни парадоксально, за счет точного и глубокого чувства истории.
«Слово нервный сравнительно поздно появилось у нас в словаре…», писал когда-то Кушнер. Радашкевич этого слова не знает. Его любимая интонация – спокойное достоинство. Любимое мироощущение – трагедия. Ориентация на «прекрасную ясность», может быть, на Батюшкова или Дельвига. Легкая улыбка сомкнутых губ. Иногда – чуть заметная ирония, в том числе и над самим собою.
При этом он – несомненный модернист, освоивший свою собственную мелодику в поэзии. Вроде бы свободный стих, без размера и рифмы, однако – неким чудом – держится. За счет, во-первых, внутреннего ритма (довольно часто он написан обычным белым стихом, причудливо разбитым на строки), во-вторых, за счет напряженности чувства, без которой любой верлибр разваливается.
Великолепна наблюдательность поэта. Его стихи об иных местах и иных временах полны убедительных деталей, которые складываются не просто в зарисовку, но в объемную модель мироздания.
Он неизменно трезв – и неизменно горек - и в этом схож со своим любимым Георгием Ивановым. Лирическая дерзость Вагинова – но без его призрачности, с вещной насыщенностью, свойственной, пожалуй, Кузмину.
Эти стихи нуждаются в медленном и бережном чтении.
Бахыт Кенжеев
Предисловие к подборке стихов А.Р. в журнале «Литературная учеба» (Москва) № 4, 2006
|
