Ольга Кравцова. Из «Обзора поэзии диаспоры летних номеров литературных журналов 2024 года»
2024.jpg)
Философское и магическое «Кенжееву – послание второе» Александра Радашкевича («Интерпоэзия», №3, 2024) начинается провозглашением этого высшего братства: «Благое время удивленья, его простыл / медвяный след, мой брат Бахыт». А заканчивается светлым и священным обещанием:
В чреде невольников того, что мнилось,
любовников того, что не сошлось,
на шатком трапе поминаний хлебнём
же шквала под ветхим небом – небом
непременным, как ты съязвил, и,
раздирая нетленные ризы, и, колыхаясь
в проявленном мире, исковеркаем
сызнова пряную душу, чтобы взяла
охота стихотворить на скользких тропах
мирозданья, где мы, прижав к плечу
котомочку пустую, бредём доверчиво,
всегда по краю, мой брат Бахыт.
Мы были завтра, помнишь? Обещаю,
мы будем. Будем и вчера.
______________________________________________
В подборке стихов «Средиземное» Александра Радашкевича, опубликованной в журнале «Сибирские огни» (№7, 2024), сплетаются в ажурный орнамент все ментальные ноты и оттенки бытия: чудо восприятия, созерцания, игра и оркестровка образа и мысли – со всем только возможным богатством поэтических инкрустаций. Глагол и эпитет (часто как авторский неологизм) своим вкраплением организуют волшебный рисунок текста, мысль поэта словно бы спускается в глубину лабиринта, достигая развязки, смысловой распаковки идеи и замысла, а в конце стихотворения невидимою нитью поднимается обратно, к его началу. Всё это чародейство художником и мастером проговаривается напрямую: «над пустыней постылых времен, / потерянно плетя кому-то никому миры тому назад / забытые стихи».
Путешествие мысли, путешествие жизни, жизнь как путешествие…. «По улице Аве Мария / в надежде святой ни на что, читая клинописи стертых лиц».
Пять стихотворений дают цельную картину художественного полотна и воспринимаемой реальности, где два центральных текста несут статус посвящений – «Валерию Двойникову» и «Льву Карнаухову – позднее прощание». Есть то, что их объединяет. Образы друзей, как самих адресатов, так и просто упоминаемых («Сережа», «Надя») – узнаваемы, с подлинно настоящей, человеческой судьбой, становятся не только бережным воспоминанием, помогающим сохранить чувства родства и близости к общим, вместе пережитым моментам и событиям, но и необходимым осмыслением, познанием своего «я» на этом общем полотне бытия.
и вот уж я, как перст,
последний, качаюсь полым истуканом на всех руинах
вешних предвкушений, как на мерцающих сугробах
детства, разгребая осколки небес, вздымая липкий
прах поминовений над пустыней постылых времен,
потерянно плетя кому-то никому миры тому назад
забытые стихи.
Три других закольцовывают подборку, являясь созерцательным размышлением. Поэтому и сами их названия отвечают поставленной задаче: «Так», «Вальс минований», «Средиземное».
Последнее стихотворение – строгая, но бережная загадка, не утяжеленная именами, а будто бы освященная «присутствием всего».
Пролетая Монблан и Леман с тягучим
сандвичем в зубах, над Венецией кисло
скользя в необратимых облачках, неведомо
зачем и от чего несусь я снова на Корфу, и
почему, когда так рано, под нами некая
Тирана. Минует то, чего не жаль, вослед
всему, чему нет срока, а жизнь невнятно
так сошла за небом сплющенные горы, за
надувные облака, в которые вонзаемся
с тобой самозабвенно, забыв стократ,
на что осмелилась, пожалуй, что напрасно,
что не посмела, может, и не зря. Слиняв
по левому борту, ты лихом нас не поминай,
Дубровник голопузых орд, и вот уж, господи,
так скоро и опять облобызает облое чело
любезная неведомым богам, лазурноокая,
показанная старцам и юнцам, тем томным
снам подвластная Керкира, где всё навеки
с элладскими ветрами заодно, где даже
задаваться вопросами немыми нам и срамно
и, право, неуместно; бежит недвижная волна,
сама в себе муарно отражаясь, и все стирает
раз и навсегда тебе, как сон, доверенное море.
Ольга КРАВЦОВА
«Эмигрантская лира» (Бельгия), № 3(47), 2024
|
