Ольга Кравцова. «Себя напротив»: мир и онтология познания Александра Радашкевича
Некая, одновременно тонкая и такая яркая, принадлежность к красоте и одарённость, в мире, заполненном нашими горькими стереотипами восприятия, мышления и поведения, всегда будет нести иное, новое звучание жизни, непривычное, удивляющее, и главное – не угаданное обывателем в своём носителе. Почти никогда не угаданное. И это не стиль, не манера письма, это не метод, это – сердцевина жизни, её суть и творение.
«Но я зерно иной земли» – первые слова в первой книге Александра Радашкевича, и – ничего более точного о нём уже не скажешь. Так начинается путешествие в мир поэта – «по векам тонким, по векам»[1]. И поскольку направление нашего движения невольно становится возвращением к самому началу, где «мгновенье – необъятно», то и сказать хотелось бы о гармонии и цельности, которые в его поэтике соединяют день сегодняшний с днём ушедшим… Во всём творчестве Александра Радашкевича они не являются результатом роста или развития, можно сказать, что они – вечны, постоянны, они были всегда. Раз и навсегда. Или, как поэт говорит сегодня – «раз и никогда»[2].
Книга «Шпалера» (Нью-Йорк, 1986 г.) – не просто безусловная новизна формы, как представляется, это явление нового сознания… Со всей необычностью характера самого автора – угла зрения, видения, языка; своеобразной музыкальностью поэтической речи, большим и даже страстным желанием совершенства всего сказанного и заявленного, совершенства абсолютного. И это вещи отнюдь не «простые»… В судьбе художника, в литературном процессе, в социокультурном пространстве века XX и начала XXI – лишь для немногих подобные доминанты (а были ли такие?) становились истинными ориентирами и ценностью. И много ли мы знаем сейчас поэтов, написавших в 1980-м году что-либо подобное:
Но я зерно иной земли. Туда приблудшую
армаду не изумит, что в гавани сверкает,
встречая, алая толпа из королей, из королев, что,
в волнах мантий подлетая, пажи, себя самих
собой смутив, упёрли око в хвостик горностая.
Земля заставлена дворцами и каждый парком
заключён, где всякий принят королями
и королевами с двором. И всякий после, охмелён,
отпущен в дол, где ветры носят взятый взор,
где греет плечи рыхлый ствол – пока плывущая рука
перстов не пустит по кудрям, по векам тонким, по векам.
И ты увидел: всё не зря, ни в чём не зрев обмана.
Туда заблудшая армада легла в коралловом лесу...
Того и я не обману, кого нетрудно разуверить [3].
Между какими мирами/веками таилось это зоркое око, эта чудо-мысль, этот свободный и смелый характер? Тем ли светом или этим? Какою-то высшею волей дарована для нас его красота и его понимание сущности вещей, времени, пространства, созерцания и созидания, такого цельного поэтического мира.
как под
стоящими на твёрдой пустоте ногами
куда-то от меня спешит так
медленно, так ладно худая юность,
сжимая
под мышкой серенькую папку с короткой
внятной сказкой про меня, которую, бродя
обворожённо ещё живым среди живых
ещё, я в мире, пришлый, силился
надмирнее назвать [4].
Как же притягательна и свежа здесь нота символизма, как гармонично и чётко зарисована деталь, и как трогательно, живою среди живых, вплетена эмоция – печаль и одинокость, пришлость.
Сейчас о поэте Александре Радашкевиче сказано много и верно, например, нам очень созвучно мнение поэта и переводчика Вальдемара Вебера:
«В середине 2000-х годов поэзия А. Радашкевича стала для меня лично настоящим открытием. Помню, что тогда я в который раз с печалью подумал о том, насколько велико наше разобщение, как поздно мы в нашем рассеянии замечаем близких по духу людей. Ценность поэзии Радашкевича – в её независимости от всех современных течений и манер, её остром ощущении современного русского языка как продолжателя великой традиции, но открытого музыке времени, чуткого к новым звукам. Оттого и эта свобода обращения со словом, помогающая автору создавать разнообразнейшие по форме пьесы. Я имею в виду не пресловутую инновативность, предписанную авангардистами, терроризирующую современное искусство вот уже целое столетие, а независимость творца, осознающего свою особую задачу. Радашкевич знает: то, что он говорит, не скажет никто, и говорит так, как способен только он один. Выражается это в тематике, в лексике, в удивительно музыкальной интонации длинной фразы, не боящейся инверсии, а также в эпитетах – художественном средстве, давно уже начавшем умирать в настоящей поэзии и теперь словно возрожденном в стихах Радашкевича, – эпитетах ёмких, суггестивных, переселяющих предметность в мир таинственной отстранённости»[5].
Стихотворение «Напротив», в одной из последних публикаций[6], можно назвать ключевым, так как в нём раскрывается особенный взгляд поэта на окружающую реальность, некая игра поэтического сознания с пространством и временем:
Когда я жил себя напротив, в необитаемых
краях, где нежелательное лето и неподобная
весна, мне снились сны постылой яви да
память за душу драла, я складывал года
в чулане, где дуются просроченные банки и
киснут в склянках огурцы, и колесил по
съёженному миру, разгуливая вязкую тоску
и упиваясь дном бездонным, сквозящим
радугами мглы, взлетал на качелях лианных
по воле зеркальных ветров и рушился
в тартарары, потом забрел к себе случайно
на рюмку лунного вина с румяной бабушкиной
пышкой, и мы друг друга не признали, но стали
рядом зимовать, тасуя крапленые карты,
листая истлевшие книги с улыбкой напрасных
миров, где верят небу раз и никогда, где вял
и я себя напротив, как вы, все вы, кто никогда
себя не встретил на мимо прожитой земле.
И это – одно предложение, бормотание/молитва, созерцание/размышление, «себя напротив».
Если реальность груба и душа не принимает её скудных красок, жёстких рамок и омертвелых, застывших правил, если сознание требует более честной, глубокой и достоверной её интерпретации, то почему бы не создать свой мир, свой язык, своё пространство и даже своё собственное время? Ведь точка, которая называется «сейчас», точка настоящего момента и есть наивысший сегмент бытия, подвластный только собственному сознанию, его правде, его истине, его любви. Реальность произрастает изнутри. Так рождается и загорается для нас единственно возможная для поэта живая искорка пребывания, в которой «истлевшие книги с улыбкой напрасных миров, где верят небу раз и никогда»[7].
Удивительная сила духа, небывалое для сегодняшнего дня великое рыцарство и преданность своей – раз и навсегда – избранной любви, своему пути и слову. Чистота поэтического взгляда и сотворение замысла обретают форму, внутри которой слова притягиваются друг к другу, будто бы по волшебному закону притяжения, закону любви, известному только своему мастеру. Что же это за чистый свет? Или – «великое целомудрие, свойственное подлинной эмигрантской (читай, монашеской) поэзии»[8].
Может быть, рыцарской? Строго послушной своему собственному канону и музыке в своей собственной вселенной.
Теперь о познании и времени. Вероятно, это некоторое отступление от темы, но будем дерзкими и возьмём за основу известный синтез философии и духовного знания, Ветхого Завета, Евангелия и немного квантовой физики[9]: время представляет собой продукт индивидуального сознания, так как именно для него играет свою основную, определяющую роль. Сознание определяет собою время, фокус (внимание) определяет собою развитие «сюжета». С христианской точки зрения это некая проекция Святой Троицы – прошлого уже нет, для нас его воплощает явление памяти, будущего ещё нет, для нас это ожидание, таким образом, существует только сейчас – настоящий момент, который и объединяет собою все три сегмента. Чем выше уровень индивидуального сознания, тем больше у него возможности изменять своё время (доказательство, к примеру, уникальный опыт исихастов), и даже влиять на реальность. Казалось бы, ничего нового нет, всё понятно, всё давно заявлено и подтверждено традицией, или, в основном, степенью изученности темы; казалось бы – какое отношение это имеет к поэтике Александра Радашкевича? Если поэт обладает сознанием творца, а его мыслительная работа – высокой степенью концентрации, фокусировки, что влечёт за собой изменение его индивидуального времени, как в прямом, физическом смысле, так и в смысле переносном: идейном, образном, художественно воплощённом; его же словами – в «надмирнее».
Так или почти так создается свой, уникальный поэтический язык и форма, стиль. В своих созерцаниях, печальных и прекрасных для нас, поэт осуществляет своё познание, онтологический поиск.
Александр Мельник в своей рецензии на книгу «Земные праздники» (журнал «Эмигрантская лира», 2014, № 4) написал: «В своей пятой книге стихов парижанин Александр Радашкевич остаётся верным выработанному им индивидуальному стилю «интуитивного верлибра», более известному в поэтических кругах как «стиль Радашкевича»»[10].
«Интуитивный верлибр» – точно сказано. Ибо огранка поэтического текста происходит на интуитивном уровне, одарённость практически всегда естественна, органична, как сказано выше, нужное поэту слово притягивается, проговаривается, воплощается интуитивным знанием. Но здесь, как представляется, мы имеем дело не со стилем, как таковым, а с поэтической системой. Цельной, необъятной вселенной одного большого и неповторимого русского поэта.
Его точка сознания, фокус, подобно мельчайшей частице, атому, способному находиться одновременно в разных регистрах пространства, или проекциях бытия – «среди разительно возможных невозможностей, среди возможностей, желанных иногда»[11].
Закрой глаза, читатель, и услышишь музыку, услышишь сверкающую какими-то космическими пылинками прелюдию Баха, «времена» Вивальди или что-то ещё – интерпретации бесконечны.
И это всегда загадка, всегда таинство. Вспоминаются известные слова (Эйнштейна?): «Мы научились расщеплять атом, но мы его никогда не видели» (вариант: «мы научились расщеплять атом, но не смогли отказаться от предрассудков»). Сознание работает таким же образом, мысль способна расщепляться на множество возможных параллелей. Что же говорить о внутренней галактике, «млечном пути», вселенной поэта… «где за музыкой дышит молчанье и за небом не видно земли»[12]. Так создаются его миры.
Утро или вечер, сегменты времени, наполнены ожиданием и воспоминаниями, предчувствием, предсказанием, снами; эти состояния, сменяя друг друга, постоянны в точке пребывания, они раскрываются как цветы нездешнего сада жизни… Например, образ утра, который рождается в таком суггестивном потоке, поэт наделяет невинностью, чистотой и красотой в высшем из всех возможных смыслов:
Целуя звезду на плаще Приснодевы
и лоб прижимая к коленям Христа,
прорежется утро [13]
И дальше для него всё известно, потому что уже было, потому что оно уже прожито чувством, переживанием, оно стало явью, в которой снова для него двойной временной вектор «и было, что будет». А суть существованья сводится к следующей формуле: «чтоб как-то и где-то, за что-то-нибудь». Строка, подчеркивающая неприкосновенность бытия «уст полуотверстых отнюдь не касаясь» – уравновешивается, притягивается к совершенно немыслимой, яркой и чувственной, следующей: «палили блаженства танталовых мук». Только вдуматься, сколько в ней страстного таинства, одинокости и трагично-светлой, благословленной печали… Именно благословленной, потому что живое, созерцающее сознание героя полностью отдается и подчиняется высшей сущности бытия.
А далее идёт не менее удивительное для читателя: торжественно-трагический тост/бормотание, песнь/молитва, и, наверное, только нездешним светлым богам известно о неразумении спящих, о пробуждении каждого, о пробуждении всех – «за русские дали и детский народ»…
Стихотворение, словно кольцо, замыкается зеркальным отражением такого суггестивного утра:
целуя звезду на плече Приснодевы
и лоб подставляя ладоням Христа.
Не только из духовных учений мы знаем, что зеркала бывают разные: прямые и искривлённые. Вероятно, искривлённому отражению здесь было бы самое место – день как будто прожит, он внёс небольшие, но свои коррективы в переживание жизни. Но душа стремится быть верной и преданной самому первичному, божественному образу чистого утра. Акцентируется внимание на: лоб, ладони, колени – священные, божественные раны Христа.
Весьма символичные пейзаж и пространство, воздух, ветер, всегда реальны, детальны, живы. Всё это поэт видит «себя напротив», что и естественно, однако таким образом выстраивается граница между своим «я» и миром. А картинка изящна даже тогда, когда в рельеф проник броский эпитет; он необходим поэту для решения той или иной задачи, но в этой интуитивной вселенной все всегда получается геометрически точно и находится на своих местах.
как долог полый день и
лёгок сумрак незакатный, который не с кем коротать
и чья сиреневая вязь сворачивается в каменные руны,
чью тайнопись и снам не разгадать [14].
У поэта всегда интересен неявный, но ощутимый образ движения и застывания, замирания времени… Движение мысли: «строить планы ревнительно, задолго, ни на что», и это ощущается как «благость», чувство и переживание ожидания – «нежность», «предвкушенье надзвёздных встреч ни с кем», конкретное действие – «сбирание пузатых чемоданов в святое никуда». Все это осознается удивительным образом – и изнутри, и снаружи, «себя напротив».
Представляя автора, редактор отдела «Поэзия диаспоры» журнала «Эмигрантская лира» Даниил Чкония, пишет: «Я бы предложил читателю перечитывать эти стихи вслух, улавливая все нюансы поэтической речи Радашкевича»[15].
Ну и ещё стихотворение, о котором невозможно промолчать, ибо случившееся событие «разбило сердце» каждому христианину, всему мировому сообществу, или всего мирового христианского и культурного сообщества… Свидетельство очевидца[16]:
Собор Парижской Богоматери, тебя сожгли,
как Жанну д’Арк, но Приснодева не дала
тебе погибнуть в пламени безбожном. И словно,
кто-то усадил меня напротив, следить за первым
жиденьким дымком, потом за жёлтыми клубами
и первым языком алеющего ада. С тобой сгорала
и душа, и память сопричастно вековая, но шесть
ты отзвонил в последний раз, ещё живой, ещё
дрожа у края, и солнце невозможного заката
зависло над тобой, не смея откатить за грань
без дна и без возврата. «Заткнись!», сказала мать
по-русски безмозглой девочке, увязшей в жиже
интертрёпа. И кто-то щёлкал из машин,
и кто-то плакал не стыдясь, целуя взглядом
разлученья и хрупкий шпиль, и петушка,
упавшего с поруганных высот и вешней сини
в бурлящую багровую геенну. Прощай, мой
Нотр-Дам, до вечного возвратного свиданья.
Теперь молитва лишь одна: чтоб не отдали
тебя безбожникам глумливым на оскверненье их
мёртвым циркулем и смрадом пирамид. Однажды ты
была, обитель душ, среди парижской маеты и
духа сирого томленья, и я к тебе без мысли
забредал и отходил, и возлетал в твоё ручное
поднебесье, где нас Она, как пасынков, хранит.
Собор Парижской Богоматери, ощерившись
беспомощно химерами у края, как куст терновый
над обрывом, пылает над землёй, неопалим.
15.IV.2019, набережная Сены
Это именно свидетельство, детальное, живое, горькое. Есть размышление, но нет таких глубоких созерцаний, нет такой суггестивности речи. Два самых строгих, нежных и святых символа Франции – Жанна д’Арк и Собор Парижской Богоматери объединены одной судьбою, одним пламенем варварства, невежества и агрессии. Временная граница стирается, так как набирает силу «память сопричастно вековая». Поэт пишет о ней «С тобой сгорала», но нет, сгорая, эта сопричастность становилась и более ощутима. Безбожном, безбожникам глумливым, безмозглой – «без» здесь также необходимо, как и очень свойское «Заткнись!», сказанное матерью своему ребенку. Совершенно прекрасное, это: взглядом разлученья и ручное поднебесье, что представляется истинно его, поэта Александра Радашкевича, инструментарием. Возможно, это слишком смелая ассоциация, но в строке «и солнце невозможного заката зависло над тобой» присутствует нота, напомнившая о «Слове о полку Игореве»… Это крайне интуитивно, но имеет право на существование.
Волшебство творения подвластно печальному мастеру… Ну а в заключение хотелось бы сказать слова благодарности. Разве не чудесно, что такие невероятные стихи пишутся, живут, создаются для нас в «оный день», сейчас и сегодня?
Ольга Кравцова (Россия)
«Эмигрантская лира» (Бельгия),
№ 3 (39)/ 2022
[1] Радашкевич А. Представление автора [Шпалера: стихи] // Остров-сайт Александра Радашкевича. – URL:
http://www.vavilon.ru/texts/prim/radashkevich1-1.html#1
[2] Радашкевич А. Простые вещи [стихи] // Интерпоэзия. – 2022. – № 2. – URL:
https://magazines.gorky.media/interpoezia/2022/2/prostye-veshhi-4.html
[3] Радашкевич А. Представление автора [Шпалера: стихи] // Остров-сайт Александра Радашкевича. – URL:
http://www.vavilon.ru/texts/prim/radashkevich1-1.html#1
[4] Радашкевич А. Балкон [Ветер созерцаний. Дорожный томик: стихи] // Остров-сайт Александра Радашкевича. – URL:
http://www.radashkevich.info/poeziya/poeziya_14.html
[5] Вальдемар Вебер. Стихи Александра Радашкевича в переводе на английский язык // Эмигрантская лира. – 2013. – № 3. – URL:
https://emlira.com/3-3-2013/valdemar-veber/stikhi-aleksandra-radashkevicha-v-perevode-na-angliyskiy-yazyk
[6] Радашкевич А. Простые вещи [стихи] // Интерпоэзия. – 2022. – № 2. URL:
https://magazines.gorky.media/interpoezia/2022/2/prostye-veshhi-4.html
[7] Радашкевич А. Простые вещи [стихи] // Интерпоэзия. – 2022. – № 2. URL:
https://magazines.gorky.media/interpoezia/2022/2/prostye-veshhi-4.html
[8] Кенжеев Б. Вместо послесловия [«Последний снег»; статьи об авторе] // Остров-сайт Александра Радашкевича. – URL:
http://www.radashkevich.info/avtor/avtor-statyi/avtor-statyi_6.html
[9] Кравцова О.В. Онтологическая проблема времени. Время как проекция Триединства [ВКР; Ставропольская духовная семинария]. – Ставрополь, 2021. – 118 с.
[10] А. Мельник. Рецензия на книгу А. Радашкевича «Земные праздники» (М.: Русский Гулливер, 2013 – 142 с.) // Эмигрантская лира. – 2014. – № 4. URL :
https://emlira.com/1-8-2014/aleksandr-melnik/recenziya-na-knigu-aleksandra-radashkevicha-zemnye-prazdniki
[11] Радашкевич А. На драгоценном, утлом островке [Пассажир. Новые произведения: стихи] // Интерпоэзия. – 2005. – № 3. URL:
https://magazines.gorky.media/interpoezia/2005/3/passazhir.html
[12] Радашкевич А. Прелюдия [Последний снег. Париж: «Мою мансарду ранил ураган...» : стихи] // Остров-сайт Александра Радашкевича. – URL:
http://www.radashkevich.info/poeziya/poeziya_190.html
[13] Радашкевич А. Утро [Воздухоплавательный парк: стихи] // Сибирские огни. – 2008. – № 1. – URL :
https://magazines.gorky.media/sib/2008/1/vozduhoplavatelnyj-park.html
[14] Радашкевич А. Повечернее [Подводный водопад: стихи] // Эмигрантская лира: – 2021. – № 4. – URL:
https://emlira.com/4-36-2021/aleksandr-radashkevich/podvodnyy-vodopad
[15] Там же.
[16] Радашкевич А. Пламя Нотр-Дам [Из гербария хвойных ветров: стихи] // Эмигрантская лира: Тринадцатый Всемирный поэтический фестиваль (Брюссель-Льеж-Париж). Сборник стихов финалистов и членов жюри фестиваля. – Льеж (Бельгия), 2021. – С. 120.
|
