Остров-cайт Александра Радашкевича / Об авторе / Статьи / Даниил Чкония. ТРОГАТЬ ТЕНИ

Статьи

Даниил Чкония. ТРОГАТЬ ТЕНИ

 

 

Александр Радашкевич. Неизречимое. Шестая книга стихов. – СПб, «Площадь Искусств», 2018. – 174 с.

 

 

 

Александр Радашкевич вышел к читателю с новой – шестой – книгой стихов. Помнится, во время одного из фестивалей «Эмигрантской лиры» известный американо-русский поэт из Нью-Йорка, редактор журнала «Интерпоэзия» Андрей Грицман, представляя Александра Радашкевича, на мгновенье задумался и сказал, что у этого автора свой самобытный стиль, своя поэтика – «поэтика Радашкевича».

 

Первое впечатление читателя, дотоле незнакомого с творчеством Радашкевича, вызывает полную растерянность: плотно спрессованный текст, где нет ритмических зазоров, где строки не завершают фразу, предложения не отделены одно от другого, цезуры располагаются то в начале строки, то в конце её. При этом чувство стихотворного размера вполне ощутимо, традиционно белый стих срывается в мельканье рифмы, похожей на внутреннюю, присутствует часто:

 

 

Ничто тебя да не тревожит над этой

смутною рекой, стремимой в никуда

над караваном каравелл, которых

даже нет, меж шпилями соборов,

вспоровших глубину, ничто тебя

да не заденет надломанным крылом

над пеной дней и рябью отражений,

разглаженных волной и бережно

несомых сквозь вязь преображений

к зеркально отрешённым берегам…

 

 

Стих полнозвучный, густо аллитерированный, образный и метафоричный. Стихотворный размер меняющийся, возвращаясь к прежнему. Стихотворная речь наполнена экспрессией. И для читателя, уже обращавшегося к поэзии автора, сразу узнаваемый в своей неповторимой интонации:

 

 

Сесть на площади Вогезов в дым лепечущих

веков, видеть стриженые кроны,

слушать души, трогать тени,

пить немую благодать,

и тринадцатый Людовик, улыбаясь

в ус барочный мушкетёрам, мне и небу,

с луноокими белками спит на каменном коне.

 

 

 

Разумеется, такие стихи, задыхающиеся в рамках системы, рвущиеся на свободу, перетекающие от одного образа к другому, представляют собой настоящий поток сознания. Иногда они кажутся неконтролируемым движением, передающим состояние, настроение, переживание. В другом случае это размышление, осмысление, процесс которого отражается в тексте.

 

 

В священных недрах библиотечных

вскользь листаю ваши судьбы, но отнюдь

не свысока: умер Буров, умер Бунин,

даже Тэффи померла, блинчики у «витязей»,

ёлочки у «соколов», сборы, лагеря, а

Кшесинская ногу сломала и вернулся

с гастроли Лифарь…

Окна в прошлое, пепел надежд и звезда

в накладном кармане…

А где-то в непрожитых

далях шумит Хрущёв, шагают пятилетки,

растут колхозы, сея кукурузу, заседает

младой комсомол, в Париже то Евгений,

то Булат, но всё не эдак, нет, всё не так…

разбитый русский чемодан. В подводных недрах

библиотечных листаю небыль ваших судеб,

и знаю белым знанием предвечных

скитальческих наук: и меня перелистают,

и меня перелистнут.

 

 

Стихотворение приведено в сокращениях, но неуклонное движение мысли, его внутренний сюжет непрерывны и исчерпывающе завершены в своей логике. Цитирование Радашкевича всегда осложнено – трудно выделить какой-либо блок отрывок, невозможно вырвать его из контекста. А секрет в том, что большинство стихотворений поэта представляет собой законченный период. Стихи эти выплеснуты на одном дыхании.

 

 

Каждый вечер, в слепом переходе метро, на чём-то раскладном,

с собою принесённом, в бежевых брючках, шапочке вязаной,

она сидит, субтильная старушка, у стены, не видя гулкую толпу,

не слыша шарканья, ни грома сарацинских барабанов за углом,

пиликая себе на дудочке с вершок бог знает что. Её обходят,

улавливая сломанные нотки, затоптанные в прах, порой кладут

монеты в коробочку на сомкнутых коленях…

И тихо узнаю тебя сквозь пропасть узнаванья, ахматовская гостья

с загробной дудочкой в руках…

 

 

Так и хочется продолжить: «И вот вошла, откинув покрывало…». Прямая речь строится на, своего рода, нанизывании впечатлений, воспоминаний, суждений, как в этом посвящении Горбаневской:

 

 

Недокуренная

сигарета, недочерченный в небе стишок,

но в последнем парижском бистро то

с Копейкиным, то с Николаевым,

отбегающим к цинковой стойке, ты ещё

доиграешь, Наташа, в свой мигающий

звёздами флиппер, забивая голы за голами

всем незримым своим супостатам,

так ребячливо, смело дымя.

 

 

Стихи Радашкевича чаще всего представляются монологами, иногда же они рождаются в качестве диалога, где посыл получает ответ, неожиданно меняя ракурс восприятия, создавая портрет друга-поэта, как, например, в стихотворении «К делу о пропаже бумажника Вальдемара Вебера»:

 

 

«Я провел шесть дней в Париже, в полном одиночестве.

Наивно думал, что мне нужны документы, застраховался ксивами

от немцев и французской полиции. Всё это мне не понадобилось,

я мог бродить по Парижу ещё пять лет, никто бы ко мне не обратился,

ни о чём бы не спросил, никто бы в мою сторону даже не посмотрел.

Но у меня не было чувства непричастности к миру, в котором я нахожусь».

 

На тебя всё же обратили внимание, раз украли твой старый бумажник.

Но скорее всего ты его где-то забыл, потому что в то же утро

я поднял его с пола, выходя за тобой из такси. А ты, не оглядываясь,

уже шёл к вокзалу, мимо мира, помахивая расстёгнутым портфелем

и не испытывая чувства непричастности к тому, что тебя не видят,

и ветер поигрывал тающим шарфом седого Маленького принца.

 

 

У нашего автора стих ведёт поэта за собой, одному ему ведомыми путями, и автор доверяется этому движению, зная, что в другом случае он ведёт стихотворную нить своей волей, и стих подчиняется ему. Верлибр перетекает в ритмизованный белый стих, меняющий свой размер, прозаизм набирает высоту образной стихотворной речи, а по всему полю стихотворения пробиваются рифмы: внутренние на цезуре, парные, перекрёстные, звучные и точные, усечённые и ассонансы – звучит поэзия, как в стихотворении «Грузинское»:

 

 

Там, где маки Ахалкалаки, где

бекасы Палеостоми и злое счастье

яви в кувшине саперави, бегут,

как на работу, бездомные собаки,

и, как в жизни позапрошлой, вслед

моргает телёнок рыжий

иконным оком

Пиросмани,

и кажется, доехали до полной

остановки, до тополя дорожного и

воробьёнка пегого на предпоследней

ветке, где так легко оплакать

и так легко восславить эти маки

Ахалкалаки и на кресте

озёрном трёх бекасов

Палеостоми.

 

 

Это – Радашкевич.

 

 

«Эмигрантская лира» (Бельгия), №1(25), 2019 г.

 

 

 


 
Вавилон - Современная русская литература Журнальный зал Журнальный мир Персональный сайт Муслима Магомаева Российский Императорский Дом Самый тихий на свете музей: памяти поэта Анатолия Кобенкова Международная Федерация русскоязычных писателей (МФРП)