«ХУДОЖНИК НЕКОГДА СВОБОДНЫЙ…» Посвящения Александру Радашкевичу
Бахыт КЕНЖЕЕВ (Монреаль, Нью-Йорк)
Из «Посланий»
I.
Любезный Радашкевич, извинишь ли
мою необязательность? С годами
все реже долгожданные часы,
когда зажжешь свечу, перо очинишь -
и доверяешь сумрачную душу
листу бумаги, зная, что назавтра
почтовый пароход его умчит
в Европу милую, в морозные пределы
Отечества... Знакомый коммерсант
не знающий по-русски, в ноябре
поверишь? - пригласил меня в Россию
с торговым представительством. Не стану
описывать дорожных приключений,
таможенных волнений, первых страхов...
Купец мой добрый продавал завод
по выпечке пшеничных караваев
из теста замороженного (ты
слыхал про наши зимы, Радашкевич?).
Представь картину - публика во фраках,
при шелковом белье, при сапогах
начищенных - социалисты ныне
и впрямь переменились! Твой покорный,
надев передник белый, как заправский
мастеровой, стоит у жаркой печи
и раздает бесплатные буханки
чиновникам, артельщикам, министрам...
Мы жили в «Прибалтийской». Зябким утром
авроры зимней скудные лучи
там освещают бедные кварталы
рабочего предместья, но прекрасен
залив ноябрьский - редкий белый парус
и чайки на пронзительном ветру...
До Невского оттуда, помнишь сам,
порядочный конец, но так извозчик
чудесно мчится, так Нева сияет
то серебром, то изумрудом, то
аквамарином! Впрочем, я привычен
к неярким, тихим северным пейзажам,
не то что ты, парижский обитатель...
Кормили славно - но признаюсь, милый,
что две недели жирной русской кухни,
мне, право, показались тяжелы.
Вернулся - и набросился на все
дары своей Канады, на бизонье
жаркое, кукурузные лепешки
(индейцы так пекут их, что и ты
одобрил бы), на яблоки и клюкву,
кленовый сахар, английское пиво...
А между тем роман мой злополучный
обруган был неведомым зоилом
в известной «Русской мысли». Не ищу
сочувствия, мой славный Радашкевич.
Ты не поклонник прозы, ты навеки
привязан к странной музыке верлибра,
безрифменному строю тесных звуков,
к гармонии, что для ушей славянских
груба и непривычна. Не беда,
мой монархист. Поэзия, царица
искусств, готова у своих жрецов
принять любую жертву. Ей по сердцу
отважный поиск дерзких сочетаний
старинных слов. В садах ее роскошных
твоя «Шпалера» незаконным, диким
цветком взросла - и услаждает взор
взыскательный. Скажу без ложной лести -
ты, человек другой эпохи, знаешь
толк в красоте, заброшенной, забытой
сегодняшними бардами. Прости же,
что критика на книгу не готова -
я разленился с возрастом, мой милый,
знай пью вино, да разъезжаю по
Америке, ищу неверный призрак
гармонии, надежды и любви.
В горах Адирондака, у озер
зеленого Вермонта, раскрываю
твои стихи - и снова погружаюсь
в мир клавикордов, пыльных гобеленов,
и отдаленный музыкальный строй
чужой души, что настежь поутру
открыта ветру времени. Прощай же,
товарищ мой, и передай поклон
камням благоуханного Парижа,
которые ты топчешь на рассвете,
вполоборота глядя на восток.
1989
Андрей ГРИЦМАН (Нью-Йорк)
ПИСЬМО АЛЕКСАНДРУ РАДАШКЕВИЧУ ИЗ РУССКОГО МАГАЗИНА В НЬЮ-ЙОРКЕ
“А вам накатать или писиком?”
Слова летят быстрее мысли
К тебе, прекрасный Александр.
Здесь никогда вас не обвесят.
Глазами пробегаю весело:
Перцовка попадает в кадр.
А там уже Киндзмараули
И Саперави, и Чхавери.
Вот экзистенция, вот – Сартр.
Икорка, как зернистый уголь,
Игривый, маслянистый угорь.
Из морозилки крепкий пар.
А там пельмени и вареники,
В корзинах и лукум, и финики,
А в рыбном карп, как Ихтиандр.
На эмигрантской фене ботают
Две одесситки (обе толстые),
Их губ негаснущий пожар.
О Александр, в газетах здешних
Так много объявлений грешных:
Виагра, девки и массаж.
Но в Бруклин редко водит леший.
Уйду к колбасам я, безгрешный,
Которых больше нету в США.
А водок сколько разноцветных,
То ярко-красных, нежно-бледных,
С акцизной маркой нежный воск.
И связки рыбин безответных,
У кассы дамы полусвета
И “блади мэри” кровный сок.
(кассирши долгий коготок)
На самом деле, Саша, грустно,
Что без тебя мне здесь так вкусно.
Все есть, но где же Солнцедар?!
И захватив грибков, капусты,
Грущу я о тебе и Прусте,
О Радашкевич Александр.
Аркадий ИЛИН (Санкт-Петербург)
* * *
Александру Радашкевичу
Художник некогда свободный,
канал пока еще Обводный.
Все те же каменные львы
по берегам стоят Невы.
Фасады несколько иные,
но лица все еще хмельные;
все тех же судеб силуэты
на берегах маячат Леты.
19.07.1998
Галина ПОГОЖЕВА (Париж, Москва)
* * *
Александру Радашкевичу
Семь городов у Бога, семеро львов у Бога.
Ты оглянись немного, не замедляя бега.
Мимо ведет дорога. Что ж, что уделов много,
Но ни в одном у Бога не было столько снега.
И ни в одном так много северных светлых арок
В прочем краю хибарок. За ледяным стеклом
Только один огарок высветит море чарок
На одного живого, сникшего за столом.
В мире, что вечно ищет вещего в каждой вещи,
Был он последний нищий, но не последний певчий.
Вновь занывает вьюга. Только Тобой ведом,
Вот он помянет друга, вот он покинет дом.
Шпага, седло и фляга. Крылья, перо, бумага –
Иго мое бе благо. – Держится этот круг
Лишь положась на Бога. Не выпуская флага,
Не замедляя шага. Не покладая рук.
20.VI.1994
Юрий КОБРИН (Вильнюс)
НАГРАДЫ
Александру Радашкевичу
И клумпы вешали мне на уши и лапти,
два ордена двух стран легли на грудь…
Пытались и залапать, и облапить,
от их объятий не передохнуть.
«…не дорожи любовию народной…».
Она подлей истории самой;
гнусна она и столь же благородна…
Ну и идёшь к ней, шлюшке, на постой.
Какой пусть никакой, а – академик!
З.д. искусств России – не хухры! –
которой верен не за ради денег,
да и Литве не за понюх махры.
Не честь мне оказали, дав награды,
я оказал им честь, приняв их лесть!
Ты скажешь: «Отказаться было б надо…»
Но мир – театр. И роль моя в нём есть.
Не затравить. Не взять и тихой сапой.
Сам вышел из игры. Сам превозмог.
Латаю я простреленные латы…
Железный волк меня коснулся лапой.
И лёг. У ног.
Вильнюс, 21.05.2011
Марина ГАРБЕР (Люксембург)
* * *
Александру Радашкевичу
Зачем в европейской пустыне
Мне снятся твои города?
Ты – звон, ты – топоним, ты – имя,
Ты – в нёбе моем провода.
Натянуты чёрные нервы,
Ворóн проплывают челны,
Протяжные копья Минервы
Почти достают до луны.
Луна – ледовитей и ближе –
Качается, полночь дробя
На звёзды, чтоб окна в Париже
В себе отражали себя.
На что там глазеть? Не червонец!
Немая неловкость смотрин:
По Франкфурту плачет японец,
По Тибру тоскует румын –
Простые французские будни.
Своё отзвенели слова
В четыре часа пополудни
На Сент-Женевьев-де-Буа.
За стенкой аккордами смысла
Буддийский вибрирует «ом»,
Опять – сквозняками освистан –
Задворками катится дом.
Но сбудется всё, что хотели,
Пророчили что сгоряча,
Как эта в парижской метели
Под белой рубашкой свеча.
2016
Татьяна ПЕРЦЕВА (Хельсинки)
* * *
А. Р.
Увидишь, солнечный мой брат,
мы - ледяных кровей,
в изгнаньи помнить имена
комет, орбит, вещей,
с дороги зимней не свернуть,
в минувшем склепе дней
кто выбрал свой безбрежный Путь,
тому поёт Сольвейг.
2016
Михаэль ШЕРБ (Дортмунд)
ЭЛЕГИЯ ДЛЯ АЛЕКСАНДРА РАШКЕВИЧА
Скажи, тебе ведь хочется поймать
Златую змейку с синими глазами,
И грудь раскрыв, вложить её меж рёбер,
Чтоб песня тихая миры вокруг меняла?
Листать и перелистывать страницы
Мелованых долин неандертальских
В обложках гор, с закладками из рек
Блестящих, словно слово «навсегда».
О, как нежны случайные касанья
Нечаянных пустынных городов,
Их площадей, кружащихся пластинкой
Вокруг застывших островерхих храмов!
Даровано в последний раз потрогать
Неоновые шрамы от реклам
На лбу автобуса, погладить шкуру парка,
Когда его земля под спину ляжет,
Меж клёнов разноцветных замереть,
Средь листьев – золотых, багровых, черных,
Уснуть в ладонях – светлых, желтых, темных,-
Людей, от нас во всём – навек - отличных.
2016
«Истоки» (Уфа), №12(884), 26.III.2017
|
