СКВОЗЬ СМЕРТЬ. Дася Шаляпина-Шувалова
Ф.И.Шаляпин и Дася.
Дася Шаляпина-Шувалова была одним из тех замечательных людей, встречей с которыми меня одарила судьба (или «карма», как говорят мои друзья-антропософы). И все же понадобился целый ряд обстоятельств, приведших меня в ее дом. Встреча, действительно, судьба, но то, что человек делает из этой встречи, это уже его свободная воля.
Дася была любимой дочерью Федора Ивановича. Но сама она его немного недолюбливала, и тому были причины. Может быть, это как раз и придавало абсолютную правдивость ее рассказам о нем. Кстати, она почти никогда не называла его в своих рассказах ни «папочкой», ни даже «папой», но только отцом. «Отец» и точка.
Одна из причин ее сложного чувства к отцу относится к ее раннему детству, когда Дасю, трехлетнего ребенка, по требованию отца, приносили утром в его спальню. Там он начинал целовать ее, «коля небритой щетиной и дыша перегаром». Даже взрослой она не могла об этом забыть. Он обращался с ней, «как с неживым предметом», заставлял «ходить, куда он хочет, и делать, что он хочет, будучи совершенно уверенным, что то, что он любит, что ему нравится, должна любить и я, должно нравиться и мне».
Я уверен в правдивости и искренности рассказов Даси об отце. Шаляпин же был слишком крупным явлением в русском и мировом сценическом искусстве (если не сказать – уникальным), чтобы пренебрегать таким непосредственным и важным свидетельством, как рассказы о нем его любимой дочери.
Познакомился я с Дасей и ее вторым мужем Петром Петровичем* Шуваловым в 1966 году. В те годы он порою заходил в «Русскую мысль» (он был одним из ее основателей), и мы часто беседовали с ним, обсуждая международные события, а иногда и просто делясь эмигрантскими сплетнями (Шувалов был блестящим собеседником, отлично осведомленным как в первой, так и во второй области). Был он американским гражданином, в свое время служил в авиации и был сброшен на парашюте во время англо-американской высадки в Сент-Мер-Эглизе в июне 1944 года. Он не любил, когда его величали графом, подчеркивая, что в США титулов нет. Он и Дася (которая, кстати, первым браком была замужем за американцем), хотя официально и числились американскими гражданами, неофициально – а значит, и по-настоящему – оставались исконно русскими людьми.
Подружился я с ними в 1968 году, когда они обосновались в Шату. (Это один из ближайших пригородов Парижа, в 15 минутах езды от него на поезде или на машине.) Там Шуваловы снимали небольшой – больше ввысь, чем вширь – трехэтажный особняк почти у самой Сены. На третьем этаже самодержавно царствовала их 14-летняя дочь Александра со своим телевидением и шумной оравой подружек и поклонников. Родители не препятствовали свободному (то есть, как Бог или природа на душу положат) развитию своего дитяти, но, по моим наблюдениям, молодые люди вели себя вполне прилично, и ничем, кроме кока-колы, не упивались, хотя и шумели отменно. По-русски Александра не говорила, и сборища эти проходили на французский манер.
В Шату я ездил каждую пятницу, часам к пяти вечера, останавливаясь у моих хороших знакомых Крымовых. Там я оставался ночевать, возвращаясь обычно в Париж на следующий день после завтрака. В доме Крымовых (тоже на третьем этаже) находилась уже моя «вотчина» – две небольшие комнатки, которые я загрузил своим имуществом: книгами, журналами и каким-то носильным барахлом. Дом Крымовых притыкался садом к шуваловскому саду.
К Шуваловым я заходил обыкновенно на часок-другой сразу же по приезде в Шату. Они принимали гостеприимно, встречая меня «виской», почитавшейся у них национальным напитком (на приемах, однако, владычествовала водка).
Как я уже упомянул, это были настоящие русские люди, к тому же интересовавшиеся всем, что происходит в Советском Союзе. Наше знакомство совпало с периодом, когда я довольно часто встречался с советскими людьми, приезжавшими в Париж. Так случилось, что я познакомил Шуваловых с четой Н. – советскими литературоведами, фамилии которых, по понятной причине, назвать не могу.
Шуваловы попросили меня – если это окажется возможным – привезти Н. в Шату, а со своей стороны, решили позвать своих старых друзей Маршаков, так как «провести целый день с незнакомыми людьми может оказаться скучно».
Прибыть мы все должны были на завтрак к двум часам**. И здесь произошла совершенно невероятная история, о которой небезынтересно рассказать, так как она тоже свидетельствует о «таинстве встреч».
До революции Маршак жил в Одессе, где у его отца был ювелирный магазин. Мобилизованный во время войны, он служил шофером у великого князя Александра Михайловича, а в эмиграции вместе с одним французом открыл свой ювелирный магазин, одновременно будучи «придворным фотографом» Шаляпина. Отсюда и пошла дружба с Шуваловыми.
Завтрак действительно начался довольно вяло, как вдруг оказалось… Маршак и Н. оба были «Александры Иосифовичи», оба уроженцы Одессы, оба учились в одной и той же гимназии и даже сидели за одной и той же партой. (Подумайте только, какая цепь совпадений – через две мировые войны, революцию и переворот в России, разделившие двух школьных товарищей тысячами километров, они встретились снова в маленьком парижском предместье! Пожалуй, ответят – «случай», но это всегда лишь отговорка, когда люди не хотят или боятся заглянуть в истинную природу происходящего.)
Эта случайная встреча в Шату сразу же перешла в «железную» дружбу двух семей.
И вот в один из следующих приездов четы Н. в Париж, за завтраком, но уже у Маршаков, с бутылкой вина из шаляпинского погреба, Н., обращаясь к Дасе, сказал: «Дасенька, не перевезти ли прах вашего батюшки на родину?» Дася улыбнулась, встала, подошла к Н. и, нежно обняв его, ответила: «Душенька, отец говорил, что "к этой сволочи ни живым, ни мертвым!"»
Потом она пояснила: в 1929 году Горький, давно друживший с Шаляпиным и даже содействовавший его выезду за границу, прислал ему письмо, в котором приглашал его вернуться в Москву, утверждая, что «всё уже уладилось» и что он будет там встречен с подобающими его таланту почестями. «Отец рассвирепел, поссорился с Горьким, написав ему, что к этой…»
Здесь Дася объяснила, что ностальгия ее отца по России вообще сильно преувеличена. Конечно, Россию он любил, везде подчеркивал, что он русский и даже хвастливо называл себя «русским мужиком», ни одного иностранного языка толком не знал, но тоской по родине не страдал, тем более что в западном мире искусства был он почитаем и приглашаем даже в королевские дворцы, и этого ему было вполне достаточно. Но само собой, если «сволочь» падет, он сразу же вернется.
Вспоминается – но скорее уже с курьезной стороны – другая встреча в Шату, произошедшая приблизительно года через полтора после «маршаковской». Познакомился я у одних моих друзей с двумя советскими молодыми людьми. Один из них был актером, другой – что-то вроде геолога. Оба они у себя на родине жили в глухой провинции. Я рассказал о них Шуваловым, и те, конечно же, попросили их привезти, на этот раз к ужину. Я пригласил, и парни согласились.
Как всегда, угощение было на славу – с соответствующим количеством виски и вина и с привезенной гостями бутылкой «Московской». После ужина все расселись в кресла и началась (о чем – уже не помню) оживленная беседа. Вдруг артист встал, подошел к Петру и с серьезнейшим видом спросил: «Скажите, вы – действительно граф Шувалов? А Дася – дочь Шаляпина?» Мы были огорошены – ведь я же сказал им заранее, к кому их везу. Ответ, конечно, был утвердительный, а Дася, смеясь, спросила – почему им пришел в голову такой дурацкий вопрос. В ответ они объяснили, что в Советском Союзе такая встреча была бы совершенно невозможна – чтобы люди высшего ранга принимали у себя людей ранга низшего, ничем не знаменитых, обыкновенных. А здесь – граф Шувалов, дочь Шаляпина!
Этот «инцидент» еще больше разрядил атмосферу вечера. Со своего чердака спустилась Александра и, хотя по-русски она была то, что называется «ни в зуб…», сразу же включилась в общее веселье, превратившееся в праздничную карусель. Дася откуда-то извлекла гармонь, на которой стала наигрывать русские песни, парни пустились в пляс, а за ними и Александра. Затем откуда-то появился фотоаппарат, и ребята попросили, чтобы я их всех вместе сфотографировал: «Знаете, ведь дома иначе никто не поверит!»
Когда пришло время прощаться, Дася не отпустила их без даров. Артист получил старый шаляпинский цилиндр, а его приятель – открытку Шаляпина к Дасе: еще два «вещественных доказательства». Всю обратную дорогу в Париж парни пребывали в настоящем обалдении, но не от спиртного, а от людей, с которыми в этот вечер познакомились.
Вспоминаю и третью встречу в Шату. Я привез к Шуваловым Евтушенко, которого получил «в наследство» от покойного Адамовича. (Здесь я должен заметить, что гордый и заносчивый Женя чувствовал себя перед Адамовичем, как кролик перед очковой змеей: он был им буквально загипнотизирован. Приезжая в Париж, Евтушенко обычно сразу же отправлялся к нему, читал ему свои новые стихи, которые Адамович, кстати, искренне ценил, а потом несколько часов благоговейно слушал «мэтра», который был действительно замечательным собеседником и рассказчиком.)
На этот раз прием оказался намного более скромным, потому что привезти Евтушенко к Шуваловым мне взбрело на ум лишь в последний момент, после того как я провел с ним целый день, а потом, позвонив Дасе, предложил ему поехать в Шату.
Когда мы вошли, нас встречала Александра: о Евтушенко она слышала, а он к тому же довольно прилично говорил по-английски. Принимали Женю «виской» с какой-то сухой закуской, политических тем не касались, и я, честно говоря, даже не помню, о чем шла речь. Перед отъездом Евтушенко прочел нам свою «Балладу о большой печати», которая из-за своего содержания не была напечатана у него на родине. Он сделал на стихах дарственную надпись хозяевам дома, и мы уехали. По дороге Женя благодарил меня за знакомство «с замечательными русскими людьми». Не помню даже, подарила ли ему Дася что-нибудь на память об отце.
В четвертый раз «советско-эмигрантская» встреча у Шуваловых произошла уже по их инициативе. Случилось это так: была пятница, как обычно, я был у Крымовых, когда раздался телефонный звонок – Петр просил меня зайти к ним. У них сидел директор Большого театра (фамилии его я уже не помню). Он находился по каким-то профессиональным делам в Париже и решил нанести визит дочери знаменитого артиста. Визит этот явно имел целью уговорить Дасю посетить Советский Союз, где, разумеется, она «будет принята с почестями, полагающимися дочери Шаляпина» и, кроме того, «встретится со своей сестрой Ириной».
Уговоры успехом не увенчались. Правда, от «сволочи» Дася удержалась, но недвусмысленно дала понять, что Советский Союз – не Россия и что ее туда совсем не тянет, не привлекают ее и почести, как и всякая другая показуха. Что же касается ее (кстати, сводной) «сестры Ирины», то она давно уже с ней раззнакомилась, как раз из-за «политических расхождений».
Директор держал себя хмуро-непроницаемо, отлично понимая прозрачные намеки. Чтобы как-то разрядить атмосферу, Петр сказал, что лично он с удовольствием поехал бы в Союз, что он даже ходил в советское консульство и просил там визу, но там ему ответили неопределенно, обещали запросить Москву и потом письменно ответить, но вот прошло больше года, а никакого ответа пока нет. Директор обрадовался, сказал, что может посодействовать и обещал все уладить. «Да, но я упустил одну маленькую деталь, – улыбнулся Петр. – Я авиатор и хочу лететь на частном самолете. Я всегда так летаю по Европе, и никогда никаких препятствий не встречал еще нигде – ни в Англии, ни в Швейцарии, ни в Западной Германии, ни даже во франкистской Испании». Директор, конечно, все понял, но постарался улыбнуться и промямлил что-то вроде: «Да, у нас есть кое-какие различия с Западом».
Этот «трюк» я уже знал. Само собой, никаких частных самолетов не было и в помине, в консульство же Петр ходил с единственной целью поиздеваться над советскими чиновниками, ошарашив их своей выдумкой.
Прощание с гостем было вежливым, но холодным. Шуваловы просили меня довезти его до вокзала, который, кстати сказать, был в 5-6 минутах ходьбы. В машине гость не произнес ни слова.
Через год у Петра случился удар. Он вышел часов в 10 утра за газетой и упал, потеряв сознание. Когда его принесли домой, Дася вызвала врачей. Шувалова отвезли в американский госпиталь, откуда он вернулся через неделю – разбитый параличом и потерявший дар речи: кровоизлияние поразило левую часть мозга. Думаю, что удар отразился и на его умственных способностях – его глаза почти не реагировали на происходящее.
Дася вела себя настоящим героем. Она терпеливо ухаживала за больным, все время ему что-то рассказывала, приходящих к ней друзей уверяла, что ему «становится лучше». Но лучше явно не становилось, и через год она решила уехать с ним в Америку, где в глухой провинции у них был маленький домик. Там она устроила его в военный госпиталь.
Но несчастье подстерегало их и здесь. В Штатах Дася прожила пять лет и скончалась от рака горла. Петр – полный инвалид – все еще оставался в госпитале. Из рассказов ее близких и из редких ее телефонных звонков в Париж я знал, что все последние годы она все же кое-как могла объясняться с Петром, и ее – единственную – он понимал и узнавал. Смерть Даси оказалась для него вторым ударом. Дальнейшей его судьбы я не знаю.
Дася же, по всем рассказам, болела и умирала героически, а приходившим к ней с утешениями родственникам и друзьям неизменно отвечала: «Ну, чего развели нюни? Кто умирает – вы или я?»
Такой была Дася Шаляпина-Шувалова. Наши «пятничные разговоры», которые мы вели с ней в Шату в течение пяти с лишним лет, и ее рассказы об отце, которые я тогда же записывал на магнитофонную пленку, с небольшими сокращениями были напечатаны в журнале «Стрелец».
Непосредственность и искренность наших отношений создали во мне иллюзорное ощущение, что я и сам стал членом шаляпинской семьи. И одно время это чувство было настолько сильным, что, когда в журналах появлялись статьи о Шаляпине, во мне инстинктивно поднимался протест: как они смеют писать о Шаляпине без моего ведома.
А все это благодаря Дасе и ее исключительной душевной щедрости и открытости к миру и к людям.
«Русская мысль» (Париж), № 3716, 18 марта 1988.
____________________________________________________________________
*Ошибка. Петр Павлович Шувалов (1905-1978), сын графа Павла Павловича Шувалова (1859-1905). А.Р.
**«Завтраком» в первой эмиграции привычно называли обед, поскольку по-французски déjeuner означает «завтрак» и «обед» (petit déjeuner – «утренний завтрак»). А.Р.
Ф.И.Шаляпин с дочерью Дасей.
Одна из открыток Ф.И.Шаляпина, адресованных дочери.
|
