СКВОЗЬ СМЕРТЬ. Аркадий Вениаминович Руманов
Слева направо: граф Н.Татищев с женой, Л.Е.Руманова и А.В.Руманов.
Фото К.Д. Померанцева. Публикуется впервые.
Это был удивительный человек. Глубоко верующий еврей, в Петербурге он был представителем издававшегося в Москве сытинского «Русского слова», самой большой и влиятельной газеты дореволюционной России. Это представительство открывало Аркадию Вениаминовичу доступ ко всем министрам и даже членам императорской фамилии. Так, с великим князем Александром Михайловичем (женатым на сестре Николая II Ксении Александровне) он был связан настоящей дружбой, которая продолжалась и в эмиграции. Это же представительство заманивало в его кабинет весь цвет петербургской литературной элиты – по словам Поля Валери, «третьего чуда» мировой культуры, после высокой «греческой» классики и эпохи Возрождения – начиная от Розанова и кончая Блоком, который шесть раз упоминает о Руманове в своих дневниках. О Розанове же он сам мне рассказывал, как тот ему однажды сказал: «Вот мы с вами разговариваем, а над нами ангельские крылья шелестят».
Этого «великолепного» Руманова я, конечно, не знал, так как познакомился с ним лишь в Париже в самом начале 50-х годов. Тогда он уже был старым человеком в неизменном неопределенного цвета поношенном костюме, жившим более чем скромно с женой и приемным сыном в небольшой квартире пятнадцатого округа Парижа.
Познакомил меня с ним Георгий Иванов, сказав о нем приблизительно, что он – образец того, что «было самым лучшим и самым худшим в русской интеллигенции», – точно я его слов, конечно, не помню по причине моего первородного греха: никогда не записывать того, что мне приходилось слышать от замечательнейших людей, с которыми посчастливилось встречаться.
Он был живым опровержением легенды (в которой, быть может, есть какая-то доля, но лишь доля правды) о том, что евреи всегда умеют хорошо устраиваться. У Аркадия Вениаминовича были неплохие связи на Западе. Так, он отлично знал одного магната американской печати и директора одного из самых больших французских издательств «Плон», и вдобавок был представителем по еврейским делам во Франции г-жи Рузвельт (вдовы президента), но воспользоваться этими связями для какого-либо улучшения своего материального положения он не сумел или не захотел. Какие-то гроши он все же получал, но именно гроши; подрабатывала какими-то уроками жена. Приходилось занимать деньги, иногда не удавалось их отдать. Но большой ли это грех? Много больший – делать из денег идола, как считал Георгий Адамович.
Знаю, но без подробностей, что сразу после ухода немцев он участвовал в каких-то просоветских эмигрантских объединениях, но, помня патриотическую эйфорию, охватившую многие эмигрантские круги, большой вины в том не вижу. Во всяком случае, ко времени моего знакомства с ним от таких настроений в нем не осталось и следа.
Теперь характерным для А.В. было совсем другое. Как-то раз мы возвращались с ним с какого-то литературного вечера. Заметив нас, один шедший нам навстречу человек быстро перешел на другую сторону улицы. А.В. удивился: «По-моему, я не сделал ему ничего хорошего. Почему же он меня избегает?» И как это верно! «Человеческое, слишком человеческое», сказал бы гениальный автор «Заратустры».
Большинство наших бесед происходило в захламленной книгами, папками, тетрадями и прочим бесценным «нафталином» комнате Аркадия Вениаминовича. Что там было? Книги с дарственными надписями, какие-то его собственные заметки-воспоминания, может быть, даже какие-то ценные документы и рукописи (с его-то российскими знакомствами и связями!). Опять же, из-за моего тогдашнего непростительного легкомыслия, не приходило даже в голову полюбопытствовать. Наверное, вдова все отправила в Москву, тем более что вскоре после кончины А.В. в Париже начал «свирепствовать» советский литературовед и сборщик «эмигрантских древностей» И.З., большой умелец ловить на мякину «родины» простодушных эмигрантов. Устоял только один Крымов. – «Что? Вы меня ограбили, выгнали из России, а теперь клянчите, чтобы я вам что-то еще дал?!» В этот самый момент в кабинет вошла жена хозяина и своим миротворческим увещеванием предотвратила скандал.
Вспоминаются два рассказа Аркадия Вениаминовича. Первый – как он вместе с великим князем летал в Нью-Йорк продавать издателю рукопись только что законченной Александром Михайловичем книги. В рукописи она называлась «Когда я был великим князем».
Прилетели. Сговорились о свидании, предварительно обсудили цену книги.
– Попросим пять тысяч долларов, – предложил А.В.
– Не дороговато ли? Может не дать, а торговаться неудобно.
– Попытаемся. Предоставьте мне. Я же ваш импресарио.
Магнат действительно счел цену слишком большой, но не торговался, сказав, что ознакомится с рукописью и тогда скажет, сколько сможет заплатить, попросил зайти через неделю.
Через неделю, когда они только лишь зашли в кабинет издателя, тот прежде даже чем с ними поздороваться, протянул великому князю чек на… пятнадцать тысяч долларов! Видя их замешательство, сказал:
– Я дал прочесть вашу книгу моей горничной, и она две ночи не спала, не могла оторваться. Если так было с моей горничной, так будет и со всей Америкой!
Рассказывая мне этот случай, А.В. подчеркнул исключительный дар издателя – распознавать интеллектуальный уровень читателей и своих сотрудников. Книга, действительно, была рассчитана на среднего читателя и написана с предельной правдивостью и простотой.
Второй рассказ был более красочен, он свидетельствовал одинаково и о смелой «изобретательности» Аркадия Вениаминовича, и о том, что ему было суждено после блистательных петербургских лет вкусить горечь лет эмигрантских.
Он предложил великому князю продать императору Абиссинии (православному христианину) «ключи» от Гроба Господня. «Ключи», то есть соответствующая грамота, по традиции хранилась русским императором, а после революции и убийства царской семьи оказалась у Александра Михайловича, одного из ближайших родственников убитого государя. (Каким образом – не знаю.) Прибавлю только, что с большими подробностями, чем я, от того же А.М. всю эту историю слышал редактор «Нового русского слова» А.Седых.
Сговорились и поехали. Сколько просить за «ключи», – вопрос не поднимался. Всем было известно, что Негус – один из самых богатых африканских властителей, поэтому сам предложит и, конечно, не обидит. Приехали, добились аудиенции и явились на оную за четверть часа до срока. Царедворцы уже все знали и провели высоких гостей в тронный зал, где еще никого не было. Гости, конечно, сели в первом ряду кресел. Минут через десять из одной из боковых дверей, что находились по двум сторонам от трона, медленно и степенно вошли два великолепных льва и уселись по обе стороны трона. Великий князь рассказывал (но не мне), что «бедный А.В. буквально окаменел от страха, хотя звери не обращали на него никакого внимания и выглядели, в общем, добродушно». Даже когда стало совершенно очевидно, что львы никакой опасности не представляют, А.В. оставался в том же состоянии.
Наконец в точно уговоренный час явился и сам император. Уже не помню порядка церемонии, лишь смутно – благодарность «царя царей» (официальный титул Негуса). Она была следующего содержания: оценить такой подарок невозможно, но, конечно, «великий князь получит вознаграждение, хоть в какой-то небольшой мере соответствующее исключительному значению дара».
Полные планов и надежд, великий князь и А.В. вернулись в свой отель. Не знаю, спали ли они или не спали от волнений и надежд, но утром, стоя у окна, увидели, как во двор отеля вводят множество ослов с грузом. Когда их разгрузили, весь двор был полон тяжеленных мешков, содержащих… соль. Оказалось, что в Абиссинии соль очень дорога, и Негус думал действительно «по-царски» отблагодарить за подарок! Продать же соль значило кровно оскорбить «царя царей». А везти с собой обошлось бы дороже, чем то, что они смогли бы выручить, продав соль во Франции.
Вспоминается и другое «приключение», но уже со мной. Ведь это было в начале 50-х годов, то есть в те «баснословные года», когда я даже еще не входил в журналистику, но лишь подползал к ней, однако уже мнил себя писателем и намарал роман с громким названием «Entre deux Néants» (по-русски – «Между двумя Ничто», что звучит не так «гордо»). Какие-то отрывки из него я читал Аркадию Вениаминовичу, но больше рассказывал, и он предложил мне постараться устроить его в большое французское издательство «Плон». Результат оказался противоположным «американскому». Ознакомившись с рукописью, директор издательства сказал мне приблизительно следующее: «Название и идея замечательны и оригинальны, но вам прежде всего нужно научиться писать!» Что было стопроцентной истиной, и меня до сих пор бросает в жар, когда я вспоминаю, как я мог такой «рататуй» показать чтецам-специалистам. Смущен был и утешавший меня А.В.
Я уже отметил, что Аркадий Вениаминович был воплощенным опровержением распространенного убеждения, что «евреи всегда умеют устроиться». Да, быть может, есть и такие. Антисемитизм – не выдумка, и столетия гонений и притеснений приучили еврейский народ к стойкости, заставили с детства относиться серьезно к учебе, ибо лишь превосходство в знаниях позволяло еврею получить место, пост, положение, которое при равных знаниях никогда ему не досталось бы. Но вот был некий Аркадий Вениаминович Руманов, которому ни знания, ни связи не помогли. Не знаю, как он докарабкался до своего положения в России, никогда не приходило в голову об этом спросить не только его, но всех его хорошо знавших из тех, кого и я хорошо знал.
Здесь же, в Париже, меня умиляла его смиренная мудрость. Это почти тавтология. (Не представляю себе Сократа или Толстого смиренными.) Конечно, А.В. не был ни Сократом, ни Толстым, но надо было слышать, как он говорил о них! Как старался объяснить мне бунт Розанова против христианства и повторял слова раввина, сказавшего ему, что Розанов слишком полюбил плоть, а любить надо дух, который спас Иова и остановил руку Авраама, чтобы спасти Исаака. Все это я слушал под «штукатурным небом и солнцем в шестнадцать свечей» его забитой всяческим хламом смиренной комнатенки, так тепло гармонировавшей с внутренним смиренным уютом этого человека – когда-то одного из самых блистательных людей когда-то блистательного Санкт-Петербурга.
Он скончался 15 октября 1960 года.
|
