СКВОЗЬ СМЕРТЬ. Евгения Юдифовна Рапп
«Мои друзья, мои планеты, – вы, спутники моей судьбы…» Понимаю, что не элегантно начинать главу цитатой из своих собственных стихов. Но делаю это исключение только потому, что оно единственно точно определяет мое отношение к моим покойным друзьям; они воистину стали «спутниками» моей судьбы, и не только при их жизни, но и – особенно – после их смерти. Такой была и при жизни и с большей ощутимостью стала после смерти свояченица Н.А.Бердяева Евгения Юдифовна Рапп, с которой я познакомился в 1955 году в «бердяевском доме» в Кламаре близ Парижа, еще в мой «велосипедный период» (я ездил на ее «пятницы» на велосипеде).
Она жила с племянницей Николая Александровича Софией Сергеевной Бердяевой. Дом был просторный, в запущенном (но тем более очаровательном) саду, с большой комнатой, в которой иногда собиралось до тридцати человек учеников и почитателей философа и друзей хозяек дома.
Е.Ю. была необыкновенным явлением: человеком, живущим в двух мирах одинаково, в нашем земном и духовном. Она оказала немалое влияние на духовное развитие Бердяева (ей даже посвящено «Самопознание»).
Вот как пишет о ней в «Самопознании» Бердяев:
«Женя» (Е.Ю.) поселилась у нас в 1914 г., и после этого мы и доныне живем вместе. Она была моим большим другом, всегда очень обо мне заботилась. И она была одним из немногих людей, хорошо меня понимавших. У нее редкий ум, необыкновенная доброта, настоящий дар ясновидения и всегдашняя поглощенность вопросами духовного порядка. Постоянные болезни не мешали духовной напряженности. Это человек необыкновенный, и наши отношения необыкновенные. Ее значение огромно в моей жизни. Наша общая жизнь прошла в духовном общении, и я многим обязан этому духовному общению».
Она его любила и почитала, с необыкновенной душевной теплотой вспоминала о нем и говорила о его философии. Почитал Бердяева и я, и многое у него перенял (хотя лично его не знал) – признание суверенных прав личности в обществе, враждебность ко всякой догматике, равнодушие ко всему родовому и национальному, вечную неудовлетворенность собой. Но у Н.А. было и другое: вечное бунтарство, безоговорочный культ свободы, «над которой не властен даже Бог»! И сначала мне было непонятно, как со всем этим мирилась Е.Ю. и как при всем этом Н.А. считал ее своим духовным вдохновителем, потому что такой, какой я ее знал, она (в моем представлении) была его полной противоположностью: мягкой, почти никогда не возражавшей, всегда спокойной и благожелательной. В сущности, лишь лет десять спустя после ее необычайной смерти (об этом я еще расскажу) я понял, что происходило все это от ее смиренной мудрости, настоящего душевного равновесия и подлинной христианской любви к людям. Эта любовь позволяла примирять бердяевские религиозные метания и ереси (в былые времена, по всей вероятности, он был бы отлучен от Церкви) с ее глубокой, как мне представлялось, традиционно-православной верой. Как-то я задал ей этот вопрос. «В доме Отца нашего обителей много», – ответила она с такой внутренней убежденностью, словно это действительно был ее «дом».
Обыкновенно собрания начинались с ее предложения: «Не хотите ли послушать Николая Александровича?» В первый раз я подумал, что услышу магнитофонную запись какой-нибудь его лекции, и был разочарован, когда вместо лекции Е.Ю. прочла его статью. Читала она тихим, но внятным голосом, приблизительно минут 30-40, после чего начиналось обсуждение. Не всегда, конечно, присутствовавшие были согласны с содержанием статьи, и завязывалась дискуссия, иногда довольно оживленная. Но было поразительно, с каким тактом Е.Ю. соглашалась или не соглашалась с оппонентом, как она уважала свободу каждого человека думать так, как он считает правильным.
На первой «моей» пятнице (уже не помню, по какому случаю, но касавшемуся Н.А.) выступал в то время хорошо известный своею экстравагантностью священник Евграф Ковалевский. Умный, широко образованный, отлично говоривший на нескольких языках. Думаю, что бердяевские религиозные зигзаги были ему близки, потому что его доклад, касавшийся «христианства Бердяева», был блестящ.
Началось обсуждение доклада. Большинство с докладчиком было несогласно. Не могла, конечно, быть с ним согласна и Е.Ю. Но меня уже тогда поразила, если так можно сказать, «мягкость» ее несогласия. К сожалению, я не могу привести в кавычках даже двух-трех из высказанных тогда ею возражений, к тому же только лишь теперь я понял, какой исключительной личностью была Евгения Юдифовна и в каких глубинах духовного мира жила. Вот уж к кому применимо пушкинское «лед и пламень не столь различны меж собой» или знаменитая «Coincidentia oppositorum» Николая Кузанского.
Когда «официальная» часть «пятниц» заканчивалась (около пяти часов), большинство собравшихся расходилось, а человек десять оставались на чай. Е.Ю. и С.С. были большими искусницами в изготовлении кондитерских изделий: пирожки, торты, печенья. И вот за этим «русским столом» случались иногда интереснейшие разговоры, всегда оживлявшиеся – в смысле их действительного вкоренения в окружающую жизнь – Евгенией Юдифовной. Припоминаю (не дословно) ее замечания о Хрущеве: «Среди коммунистов есть хорошие люди, но за ними стоят отрицательные силы и их обманывают». Иными словами, «Господи, прости им, не ведают, что творят». – «Да, но Хрущев жестоко гнал Церковь». – «Знаю, знаю, но у меня чувство, что он…» Разговор этот я вспомнил лет десять назад, когда я встретился с женой известного советского поэта в один из ее приездов в Париж (по понятным причинам не могу назвать ее имени). Она сказала мне, что перед ее отъездом Хрущев (уже бывший в опале) позвонил ее мужу и «умолял» его прийти к нему. Тот «нехотя» пошел. Вернулся через три часа, взволнованный и с красными глазами: он ей сказал, что Хрущев «духовно переродился»*. На мой вопрос – что же с ним произошло? – отвечала, что не может сказать, «муж приедет, сам расскажет». К сожалению, ни ее, ни мужа я больше не видел.
В другой раз Е.Ю. объясняла заповедь «Не судите, да не судимы будете» примером разбойника, узнавшего в Распятом Христа: только за то, что он понял «и умом, и чувством», что возле него Сын Божий, ему простились все его страшные прегрешения. «А вот мы все, как бы глубоко ни верили, в глубине храним искру сомнения. Не знаю, как другие, но в том, что касается меня, это истинно так».
Однажды в разговоре о перевоплощении, которое категорически отрицал Бердяев как идущее вразрез с его учением о «неповторимости человеческой личности», а я как штейнерианец защищал, Е.Ю. призналась мне, что Н.А. категоричен был лишь в своих писаниях и спорах, но в глубине души сомневался, а быть может, даже и признавал. Это я совершенно твердо помню и помню также, что не решился ее спросить – верит ли она сама, зная не только ее ортодоксальную православность, но и абсолютную правдивость.
Само собой, были и простые, малозначащие разговоры, и в одном из них она рассказала смешной анекдот из их жизни во время немецкой оккупации. Почитавшие философию и философов немцы иногда приходили к Бердяеву, и как-то в разговоре с двумя офицерами он сказал, что считает Канта величайшим из философов. Офицеры смутились и… «признались, что никогда с ним не встречались».
Заходили в бердяевский дом и советские люди. Чисто политических разговоров Е.Ю. избегала, но когда разговор заходил о философии Бердяева, он невольно принимал политическую окраску. Иногда доходило до полного расхождения, после чего оставалось тягостное впечатление. «До чего может довести безбожная власть!» – жаловалась Е.Ю. Но бывали случаи и «настоящего окрыления». Так, по ее словам, произошло с одним молодым философом, который о Бердяеве знал лишь, что он был «мракобесом и реакционером, полным религиозных предрассудков». Из рассказа Евгении Юдифовны помню, что, когда она начала излагать ему религиозные основы бердяевской философии, он слушал ее, не перебивая, а ушел «совершенно другим человеком», признавшись, что никогда не предполагал, что христианство является «религией свободы».
Е.Ю. глубоко верила в христианскую миссию русского народа, видела в коммунизме «необходимый искус», через который он должен пройти, и как-то раз даже сказала мне, в ответ на мое замечание о десятках миллионов ни в чем не повинных жертв, которыми платит русский народ за этот «искус»: «Это потому, что они больше нужны т а м, чем здесь».
С.С.Бердяева и Е.Ю.Рапп (справа). 1947. Фото К.Д.Померанцева. Публикуется впервые.
В мой предпоследний приезд в Кламар – должно быть, в начале 60-х годов, – вышло так, что к чаю остался я один. Прощаясь с Евгенией Юдифовной, я, как обычно, сказал: «Значит, до следующей пятницы».
– Нет. Меня уже здесь не будет. Я у х о ж у. Весь архив Н.А. я привела в порядок. Все, что он завещал сделать, сделала. Здесь я больше не нужна.
(Эти слова привожу почти дословно, настолько четко они отлились в моей памяти.) И странно, при всей своей необычности, они, поразив меня, не вызвали во мне ни удивления, ни даже невольного протеста, но как бы сковали своим «реализмом», чем-то вроде магической очевидности, запретившей возражать. Ну как возражать человеку, который вам скажет, что завтра он уезжает в Лондон или в Нью-Йорк? А она сказала об у х о д е в т о т м и р, словно речь шла именно о простом путешествии. Я заметил, что присутствовавшая при прощании София Сергеевна оставалась совершенно спокойной и как будто не огорчалась. По всей вероятности, она давно об этом знала, и между ними все было оговорено. Мне не пришло в голову спросить, в какой день э т о случится. Я только понял, что до следующей пятницы приходить не надо.
После необычного этого прощания, помню, вернулся домой совершенно спокойным. Потом, уже много времени спустя, я часто думал об этом невероятном факте, вплоть до того, что приходила мысль: да не приснилось ли мне все это, не почудилось ли? Нет, это было наяву и вполне реально. К тому же я стопроцентно аллергичен ко всем подобным вещам: гипнотическим, парапсихическим и т. п., хотя столь же стопроцентно верю в их реальное существование. Единственное объяснение, точнее, предположение – это, что таковым было желание Е.Ю. Но тогда рушится моя «аллергичность». Не знаю. Передаю, как случилось. Толкуйте, кто как хочет.
Когда же в последний раз я приехал в Кламар, дней через десять (в «пятницу» не решился), С.С. мне сказала, что накануне кончины «Женя убрала свою комнату, попрощалась со мной, легла и уже не проснулась». И тоже сказала просто, без слез, как само собой разумеющееся.
_____________________________________________
* Подобное произошло и с Маленковым. В книге «Они окружали Сталина» Рой Медведев пишет, что о «Маленкове упорно говорят… что он крестился и регулярно ходит в церковь… что его видели в небольшой церкви в Мытищах или в поселке Ильинское, недалеко от Кратово» (сейчас ему 84 года). Случаи с закоренелыми коммунистами-богоборцами Хрущевым и Маленковым исключительно показательны для глубинного духовного процесса, происходящего сейчас в СССР.
|
